Ныне и присно
Шрифт:
— Ты и рада! За пару говенных сосисок чурке задницу лизать готова? Тьфу, мерзость!
Он ждал пощечины и даже не пытался уклониться.
— Уходи! — голос Ольги дрожал от сдерживаемых слез. — И вожаку своему доложи, мол, задание выполнено, девке голову вскружил, болтать не будет! Ры-ыцарь!
Тимша задержал дыхание, на миг просбоило сердце.
«Как это — «вскружил»? — растерянно подумал он. — Делать мне больше нечего!»
Ольга стояла отвернувшись, задрав к закопченому потолку курносый носик. Шабанова для нее больше
«Ну и плевать! — на смену растерянности пришло раздражение. — Блажит девка, с перепугу невесть что в голову стукнуло!.. А, насчет уходить, верно сказано — до дома проводил, ошиваться здесь — даром время терять…»
Он двинулся к выходу. Медленно, словно ожидая оклика.
Девушка не окликнула.
Фонарь сдался окончательно, сорванный ветром плафон валялся в сугробе. Тимша зло выругался, пнул.
Пластик брызнул осколками. Как граната.
Глава 7
«Темнота. Снова темнота. И снова запах трав. На этот раз к травам примешан смрад горелого железа… Вежа? Нет, из вежи мы уехали… вместе с лопарочкой… Вылле…»
Сергей пробует встать… В ту же секунду тело захлестывает волной боли… Вскрик доносится издалека, словно кричит кто-то другой… Кто? Голова в огне, обрывки сгоревших мыслей уносит ветер…
«Вылле?.. Она в монастыре… А я? Помнится лес… волки… дальше провал.»
Чья-то рука приподнимает голову, в губы тыкается край жестяной кружки. Жидкость течет по губам, наполняет иссохший рот. Сергей глотает…
По пищеводу катится шаровая молния, фейерверком взрывается в желудке. Мир заливает гнуснейшей сивушной вонью, из-под сомкнутых век ручьями хлещут слезы.
«Эй вы там! Опупели, мать вашу за ногу?»
Глотку раздирает хриплый лающий кашель.
— Ну я ж говорил, Петр Нилыч, очухается малец! — довольно воскликнул надтреснутый тенорок. — Чтоб с царевой водки, да не очухаться? Не могет такого бысть.
— В… в… воды! — сипит Шабанов меж приступами кашля. — Ась? — живо откликнулся обладатель тенорка.
— В-воды, сукин кот… отравитель! Воды!
— Воды требует, — пояснил кому—то тенорок.
— Ну так дай, оболтус! — рявкнул незнакомый бас.
Прохладная влага несет облегчение, тут же, дождавшись своего часа, наваливается усталость. Во мраке скользят короткие, дарящие покой мысли:
«Речь-то русская… Дошел… таки дошел…»
Шабанов улыбнулся.
— Опять сомлел? — грохотнула боевым металлом темнота. «Темнота?» Сергей ухитрился разлепить веки. Скорее полумрак. Окончательной победе мрака мешает пара трехсвечных шандалов — один на сбитом из массивных плах столе, другой на закопченой бревенчатой стене. Окон в поле зрения не наблюдается. Зато наблюдаются четыре колоритные личности.
За столом, скрипит пером тощий мужичонка в темного сукна платье и суконной же шапке куполом. Козлиная бороденка трясется от усердия. Не иначе дьяк. Служилый
Ближе к низким окованным железными полосами дверям стоят двое — один приземистый лысоватый и толстый, в отороченной мехом шапке-мурмолке, долгополом, расшитом мелким речным жемчугом коричневом кафтане. Из-под кафтана виднеются гнутые носки сапок. Физиономия у толстяка недовольная — сразу ясно, оторвали человека от сытного обеда… или от девахи пышнотелой… в общем, помешали спокойно наслаждаться жизнью.
Второй — полная противоположность: высокий, широкоплечий, черные с проседью кудри прижаты ободком похожего на луковицу шелома, на угловатом жестком лице неизгладимая печать властности, подбородок скрыт густой спадающей на грудь бородой.
«Вылитый Бармалей», — хмыкает Шабанов. Ирония — лишь средство победить робость.
Взгляд скользит по одежде незнакомца. Из-под налатника — плаща с разрезами до подмышек, — тускло блестит кольчуга, на широком украшенном бляхами поясе упрятанный в ножны меч. Носок грубого видавшего виды сапога нетерпеливо стучит по полу.
«Ясен пень, — мысленно хмыкнул Сергей, — командир местного гарнизона… Воевода. Наверняка и лекарь у него в подчинении… Лекарь? Отравитель! Выкормыш дона Рэбы!»
Сергей морщится — на языке до сих омерзительный привкус влитого лекарем пойла.
«А-а, вот он, коновал!»
Белобрысый «коновал», с довольной миной на угреватой физиономии, торчит в полушаге от серегиного изголовья. В одной руке мерзавец по-прежнему держит посудину с адским зельем, в другой — кувшин с водой. Потертый кафтанчик и домотканые пестрядные порты неоспоримо свидетельствуют, что врачи на Руси и в шестнадцатом веке не жировали.
— Не-е, не сомлел! — радостно возвестил лекарь. — Эвон, зенками лупает!
Вояка, ожившей статуей Командора, двинулся к приютившей Сергея лавке. Басовым гулом отозвался пол. Следом, по-утиному переваливаясь, приблизился толстяк.
— Кто таков? — булатом звякнул голос вояки.
Сергей попытался сесть… не сумел — помешал обхвативший грудь ремень. «Неужто к лавке приковали? Точно. Вот гады! Не доверяют. Я ж к ним… а они… В рожу бы плюнуть!»
— Отвечай, коли воевода спрашивает! — нетерпеливо громыхнул вояка. Булат уступил место колокольной бронзе. Лекарь отскочил, воровато оглянувшись, поковырял в ухе.
— Шабанов я… Тимофей. Умбский помор.
Вояка недоверчиво прищурился.
— Умбский? Что ж тебя лопари в каянских землях углядели? Али Умба нынче рядом с Овлуем стоит?
— Весайнен… в Порьей губе…
«Вот он, момент, ради которого… Почему ж онемели губы? И голова, как не своя…» Мысли путались, каждое слово приходилось выдавливать, борясь с некстати одолевшими слабостью и тошнотой.
— Наши-то, Букин… Заборщиков… они еще у Овлуя утекли… я не сдюжил… потом уж, из Весалы… два раза… если б Матул не помог… лопарь… Вылле…