o bdf4013bc3250c39
Шрифт:
бутылки не разбились разве что чудом. Он поднял пакет и, ослабевший от
волнения, поплелся на кухню.
188
– Садись, открывай, наливай. Что снулый такой? – торопила Зина.
– Какой? – тормозил Добряков.
– Снулый, говорю, отупевший.
– Испугала ты меня, - тихо промолвил он. – Давай лучше сама открывай.
Зина выхватила из его рук бутылку, ловко открутила пробку и плеснула водку
в приготовленные стопки.
– Можешь тормозить, а мне некогда, -
содержимое стопки внутрь.
Добряков выпил свою порцию, и они закурили. Добряков осторожно
намекнул на происшедшее, и Зина, успокоившись и закурив, рассказала:
– Жду тебя, жду, сил не стало уже! В груди кипит все. Думаю: «Все, конец. Ты
ведь знаешь, нельзя так резко лишать организм алкоголя, сердце не
выдержит. А тебя, как назло, все нет и нет. И пиво ты все выжрал!
– Положим, не один я его выжрал, - буркнул обиженно Добряков.
– Ладно ты, не сердись, - Зина плеснула еще водки и выпила, а потом
продолжала: - Так или иначе, думаю, надо как-то поправляться. Вспомнила
про мужскую туалетную воду Витькину. Бегу в ванную, хватаю флакон и на
кухню. Пробую свернуть крышку, не получается. Она как будто припаяна к
корпусу! Что делать? Вижу огромный нож, хватаю его. Беру флакон в левую
руку, нож в правую и что есть духу бью ножом по флакону, ближе к
горлышку…
– И попадаешь по пальцу? – перебил Добряков.
– Не перебивай, - Зина затянулась сигаретой, поперхнулась, а когда
прокашлялась, продолжала: - Горлышко отскочило в один миг. Но осколок
189
флакона чуть не снес мне весь палец. Ох и взвыла я! Хорошо хоть воду
открыла, быстро разбавила водой и выпила. Терпеть стало полегче…
Добряков во все глаза смотрел на нее. Чего-чего, а вот до того, чтобы пить
одеколон и туалетную воду, он еще не доходил. Даже в мыслях такого никогда
не имел.
– Что смотришь? – спросила Зина. – Думаешь: алкоголичка последняя? Да
никогда прежде я эту гадость не пила. Просто тебя долго не было, и мне
вспомнилось, как папаша мой покойный хлестал эту гадость, когда водки не
было. Ну, думаю, значит, что-то в этом есть, раз после одеколона он всегда
таким добреньким становился, спокойным… Ну, и попробовала… Что
смотришь-то?..
– И полегчало? – спросил Добряков.
– Какое там! – отмахнулась Зина. – Весь кайф боль перебила. Да и было-то
там чуть-чуть, со столовую ложку… Кстати, не забудь, в следующий раз
пойдешь в магазин, не забудь купить Витьке новой воды. А то он бреется
каждый день, и очень обидится на меня.
– Ладно. Палец-то не болит?
– Не болит, ноет
– Это хорошо, значит, заживает.
– Понятное дело. К утру целехонек будет, - Зина рассмеялась пьяным смехом, откидывая со лба взлохмаченные волосы и вместо пепельницы ткнув окурком
в пластиковую скатерть. Скатерть оплавилась, открылся кусочек стола с
черной точкой от пепла в центре.
– Что-то я того… - с трудом выдавила Зина.
Добряков чувствовал себя поувереннее, а потому встал, намочил тряпочку
водой и вытер прожженное место.
190
– Скатерть-то… шут с ней… Она разовая… у меня таких еще полно… Стол
жалко…
Добряков пожал плечами, отшвырнул тряпочку в мойку и налил себе новую
стопку. Он чувствовал, что пора остановиться, но, как всегда бывало,
дорвавшись до выпивки, остановиться уже не мог. И уже через полчаса они с
Зиной перестали понимать друг друга, с трудом различали предметы, видели
только неясные очертания комнаты, мебели, своих фигур, но руки их по-
прежнему целеустремленно тянулись к бутылке, а их глотки не уставали
пропускать через себя все новые и новые порции водки. Вот уже и вторая
бутылка оказалась ополовиненной, а они, свесив носы над тарелками и
бормоча какие-то несуразности, все качали и качали чугунными головами.
Добряков уснул первым. Он растянулся прямо на кухонном полу, запнувшись
о ножку скамейки. Зина услышала шум, невидящими повела в его сторону,
потом качнула, икнула и примостилась на скамейке, поджав под себя ноги.
Вернувшийся с работы Витя принес из спальни матери два пледа и накрыл
страдальцев. Во второй бутылке на столе оставалось граммов двести водки…
* * *
Обычно сны Добрякова не отличались ни яркостью красок, ни
последовательностью, ни какой-либо логической обоснованностью событий.
В детстве это были сказочные сюжеты, позже - бытовые картинки, тусклые и
серые, как сама пелена его будней. Но сон, приснившийся ему в это утро, качественно отличался от всех виденных им доселе.
Снилось ему, будто он дезертировал из своей части и примкнул к афганским
моджахедам. Во сне он так до конца и не понял, на кой черт он сделал это и
зачем он противнику. Ладно б генералом был каким, а то обычный старлейт, командир взвода! Но поэтика сна была настолько стремительной, что не
191
оставляла места для глубоких размышлений, события нанизывались друг на
друга и закономерно одно из другого вытекали.
Он видел себя сидевшим на полу высокогорного глинобитного домишки, под