o bdf4013bc3250c39
Шрифт:
мужей!
– А чего?
– Пьет, чего! Копейки получает и все пропивает. Ни разу от него ни рубля не
видела.
– Загадочная русская душа, - съехидничал Добряков. – А чего ж тогда живешь
с ним?
– Жалко его. Пропадает.
– Да и хрен бы с ним, с таким! – разошелся Добряков.
– Пропадает и пусть
пропадает! Дармоеда на шее держать, вот удовольствие! – но вдруг осекся, вспомнил про себя и, неловко поерзав на стуле, прибавил: - Правда, если
любишь,
– Любила, крепко любила по первости. Ревновала, ревела, когда поздно
приходил, грозилась всех соперниц, какие сыщутся, поубивать – вот до чего
доходило. А потом он все чаще и чаще пить стал. Припрется пьяный да еще с
собой бутылку принесет. Рассядется на кухне, песни орет, смакует по
глоточку, не спешит. Когда первый ребенок родился, это стало напрягать. Всю
ночь трясусь над кроваткой, успокаиваю. А тому все хрен по деревне. До
двух, до трех не спит. Смотрю на него и понимаю, что бесполезно что-то ему
говорить, не поймет на пьяную голову. Думаю, надо выход какой-то
сыскать… - Тоня замолчала и кивнула на бутылку: - Еще по одной? Чтобы
вспоминать не так тошно было.
Добряков налил еще по стопочке. На донышке бутылки оставалось по
полнаперстка на нос. Они выпили. Тоня шумно выдохнула, заела остатками
сосиски и продолжала:
– И нашла способ. Представляешь, думала, думала – и нашла!
214
– Ну? – Добрякову становилось и в самом деле интересно. Водки, правда,
оставалось совсем ничего, но уже знал, как решить этот вопрос.
«Пусть расскажет про мужа-алкоголика, а там и решим, - успокоился он. –
Еще не вечер, вся водка наша!»
– Сперва я думала, что он жадничать начнет. А потом все получилось, как
хотела.
– Да ты давай по порядку-то, - торопил Добряков.
– По порядку, - кивнула отяжелевшей головой Тоня и слегка заплетающимися
фразами повела рассказ дальше. – Придумала я, значит, ту бутылку, которую
он каждый вечер с собой приносил, вместе с ним распивать. Чтобы, то есть, ему меньше доставалось. Посчитала: один он пьет ее два часа, а со мной
вдвое меньше будет. Дети хоть уснут пораньше, и то ладно. Предложила ему
такой расклад. А он – хоть бы хны, согласился, как миленький. Обрадовался
даже. «Ну, - говорит, - женушка моя любимая, - как я рад, что ты меня
понимаешь, что поддерживаешь, то есть». И стали мы с ним почти каждый
вечер бутылочку эту приговаривать. Сядем рядком, выпьем ладком, закусим, поговорим по душам, песни уже не поем: дети спят. Он все понимать сразу
начал, и про детей вспомнил, ласковый такой стал, послушный. Ну вот,
выпьем бутылку, я ему и говорю: «Пойдем-ка спать, мой
соскучилась без мужнего тепла, сколько ночей одна засыпаю». А он, когда
один выжирал поллитру, никогда до кровати не доходил, каждый раз все под
стол сваливался, там и храпел остаток ночи. А тут – радуется даже, что его, как человека, зауважали, в постель приглашают. Встает, идет, и даже кое на
что его еще хватало, - Тоня грустно улыбнулась и махнула рукой: - А, катись
оно все!.. Давай покурим?
Добряков толкнул к ней пачку сигарет, щелкнул зажигалкой. Тоня глубоко
затянулась, выпустила густую тонкую струйку в потолок.
215
– Через девять месяцев Сережка родился, младший. Родился с дебилизмом
первой степени…
Добряков содрогнулся:
– Бог ты мой!
– Бог тут ни при чем, сами виноваты. Теперь вот расплачиваться всю жизнь.
Ребенок-то, может, ничего и не поймет, а каково мне? – Тоня всхлипнула, поперхнулась табачным дымом, закашлялась грудным, тяжелым кашлем.
Когда кашель прекратился, вытерла лицо кухонным полотенцем и спросила
уже спокойнее:
– У тебя можно будет помыться?
– Конечно, что за вопрос! Может, тебе немного выпить еще?
– Да у нас ничего и нету уже.
– Ну, по полстопки еще есть.
– Наливай, я потом еще схожу.
«Ну, вот и напрашиваться не пришлось», - с облегчением вздохнул Добряков
и разлил остатки водки. Они выпили, Тоня встала и спросила:
– Ну, покажешь, куда пройти.
Он провел ее в ванную, принес свежее полотенце.
– Купайся на здоровье, - сказал он. – Если что…
– Что? – она быстро оглянулась на него.
– Ну, если помочь…
– Чем помочь-то? – улыбнулась она.
216
– Спину потереть, например, - он отвел глаза в сторону и пояснил: - У меня
только губка тут, мочалки двуручной нет, спину мыть неудобно будет…
– Я подумаю, - сказала Тоня и дотронулась рукой до его двухдневной щетины:
– Хороший ты человек, спасибо тебе. А спину разрешу потереть, если
скажешь, что у тебя ко мне и вправду все серьезно.
Он ответил сразу, распаляемый нахлынувшими фантазиями:
– Серьезней не бывает.
– Тогда позову. Иди пока.
Он вернулся на кухню, повертел пустую бутылку, подумал о том, когда же
послать Тоню за новой – до или после, и понял, что никаких походов «до» не
получится: другое желание перебарывало в нем сейчас привычную тягу к
спиртному. Это было почти такое же сильное, откровенное желание, какое он
испытал несколько дней назад, вот так же случайно познакомившись с другой