o bdf4013bc3250c39
Шрифт:
– Да я и сам мало кому такое говорил, - накручивал Добряков. – Если честно, до тебя вообще никому.
– А мне почему сказал? – Тоня заметно волновалась и все туже скручивала
край клеенки.
Добряков дотронулся до ее руки, потянул и положил к себе на колено.
Клеенка стала медленно раскручиваться и опадать. Они молчали. Добряков
тянул время, пристально глядя на Тоню и все не выпуская ее руки. Она, все
так же не поднимая глаз, слабо, едва слышно дышала,
на ее шее вена говорила все за нее.
– Почему сказал-то? – повторила она негромко, подняла голову и посмотрела
на него.
210
Он заметил в ее глазах слезы и насторожился: уж не обидел ли ее чем-
нибудь? Этого еще не хватало!
– Эй, ты чего? – спросил, насупившись. – Обиделась, что ли?
– Н-нет, - протянула она и улыбнулась. – Это я от радости…
– Это правильно! – с облегчением вздохнул Добряков, не дослушав ее. – Чего
печалиться-то? Жизнь прекрасна, как сказал поэт, правда?
– Ага, - кивнула она и вытерла слезинки мятым платочком, который поспешно
извлекла из сумочки.
– Ну вот и здорово! Предлагаю выпить за это! – и он наполнил стопки. В
бутылке оставалось еще граммов сто пятьдесят.
– Я, конечно, выпью, - сказала Тоня, поднимая стопку. – Но только… можно
тебя попросить?
– Валяй, чего ж, - кивнул Добряков.
– Я хочу сказать… в общем, если у тебя все это не серьезно, тогда… тогда…
Ну, короче, сразу скажи!
«Ого, - подумал Добряков. – Как ты сразу быка за рога! И откуда ты взялась
такая? Вот еще головная боль!»
Он, конечно, мог сейчас же, в глаза, сказать ей, что ничего, ну совсем
ничегошеньки не питает к ней и ей советует не углубляться. Мог бы. Но что-
то удержало его от откровенности. Может, успел прикинуть, что не стоит
торопиться, мало ли на что еще может сгодиться такая нечаянная гостья. Ну, к примеру, почему бы не раскрутить ее еще на одну бутылку водки? В этой-то
вон почти ничего уже не осталось.
– Ну зачем ты так, - как можно мягче сказал Добряков. – Ты же видишь, что я
к тебе отношусь очень даже по-душевному. Учти, что просто так всякий
211
встречный не войдет ко мне, тут я, можно, сказать, человека чувствую. Война
научила – там от этого жизнь зависела. Ну вот, а если тебя встретил, приветил
– это о чем говорит? – он поднял палец вверх, мгновение посмотрел на
гостью и сам ответил: - Правильно, это говорит о том, что увидел в тебе
натуру… как это говорится… неординарную! Поняла?
– Правда? – рот девушки растянулся еще шире.
– Ну, врать, что ли, буду? У нас, у фронтовиков, это не принято. Да я ведь тебе
сказал
это наши стопочки замерли, как неживые, - и опрокинул водку в рот.
Тоня поспешила за ним, и вот они уже дружно закусывали хрустящим
салатом.
– Ой, что это я? – спохватился Добряков. – А сосиски-то, видать, уже
разварились!
Он подскочил к плите, выключил конфорку и снял с нее кипящую кастрюлю.
Слил воду, вилкой вытащил сосиски и пальцем скинул их на тарелку. Они
действительно разварились, вспучились и вывернулись наизнанку.
– Ну вот, опять по женскому типу! – проворчал он. – Разоткровенничались мы
с тобой!
– Как это «по женскому типу»? – не поняла Тоня.
– Ну если сосиски вовремя сняты с огня, - начал объяснять он, сдерживая
усмешку, - значит они сварены по мужскому типу. Они все такие крепенькие, прочные. А если разварились, значит, по женскому типу – раскрылись,
размякли, растелешились. Как тебе еще сказать-то? Поняла?
– Тут мне следовало бы, конечно, покраснеть, но я и так от водки вся красная,
– засмущалась Тоня.
212
– А скажи, классное сравнение, да? – уже вовсю ухмылялся Добряков. – Я
вообще люблю такие вот меткие, крепкие словечки! В армии еще
приохотился, там, знаешь, какие сказители были!
– Ну так расскажи.
– Не буду, сказал, не хочу! Лучше ты про себя расскажи. Ты не москвичка?
– Нет. Из-под Смоленска, - ответила Тоня, надкусывая сосиску.
– А как здесь?
– Тетка тут у меня, матери сестра старшая. Приехала к ней. Осмотрюсь,
может, работу найду какую.
– А у себя под Смоленском, значит, работы нет?
– Копейки платят. А у меня дети.
– Вот те раз! – удивился Добряков. – А чего молчала?
– Так мы еще с тобой толком и не разговаривали, - пережевывая сосиску,
улыбнулась Тоня.
– Так ты их оставила, что ли, одних?
– Почему одних? Мать моя с ними пока. В школу им не надо, им еще два и
три годика. А детский садик у нас закрыли.
– Почему так?
– Да директор с воспитателями проворовались, их уволили, а садик закрыли.
Где в поселке дополнительных воспитателей найти? Одни доярки да
скотники. Вот мать и уволилась с работы, чтобы с детьми сидеть. А я, значит, к тетке в Москву, на заработки.
– Постой, постой, - снова перебил Добряков. – А муж твой, он что же, не
содержит детей? Да у тебя есть муж-то вообще?
213
– Как не быть? – немного даже обиделась Тоня. – Только проку-то с таких