О чем смеется Персефона
Шрифт:
Маленькая Полли любила читать и музицировать, писать красками и придумывать сказки для своих кукол. Ее гувернантка мадемуазель Надин часто страдала мигренями и просила девочку прогуляться с ней к обрыву и обратно, такие вояжи помогали на время прогнать немочь. Они бродили по старательно натоптанной тропе, слушали птиц, придумывали названия приметным пням, лужайкам, камням или просто молчали. Потом шли над рекой, подобрав юбки, но здесь уже не получалось беседовать, разве что с рыкливыми волнами. В приветливую погоду в рощицу стекалась публика со всей округи, по большей части мечтательные барышни и такие же гувернантки с детьми. В соседнем поместье обитало графское семейство с дочерью Веселиной, плаксивой белесой мадемуазель с фарфоровыми щечками. Несмотря на многообещающее имя, с ней не получалось весело играть, но мадемуазель Надин все же поощряла совместное времяпровождение. Полли завела себе подружек поинтереснее – Арину и Марину,
В тот год Аполлинарии исполнилось одиннадцать, она вытянулась, сильно похудела, больше походила не на маленькую очаровательную пироженку, а на неуклюжую метлу. Как назло, именно тем летом ей в руки попалась стопка бульварных романов, от которых пребывало не ума, а слезливой мечтательности и желания влюбляться. Теперь она брела рядом с Надин молча, думая о своем. Результатом становились спотыкания, ушибы и примитивные вирши в криво разлинованном альбомчике. В облюбованной рощице совершали променад не одни лишь романтичные худосочные дворяночки, но порой и обычный сельский скот – козы, овцы, коровы, лошади. Им вообще-то полагалось пастись на заливном лугу, однако не только представители рода человеческого страдали любопытством.
То утро умылось тщательней обычного. Листья блестели после ночного дождя, река пенилась и обещала чайкам сытный обед. Мох расшалился, вылез из-под деревьев, подмигивал изумрудным глазом, а над ним покачивались спелые махусенькие землянички. Полли нагнулась, сорвала ягоду, потянулась за второй.
– Му-у! – раздалось из-за куста.
Она поднялась на цыпочки и увидела толстую буренку с обломанным рогом. Ничего примечательного. Девочка опять пустилась на поиски лакомства, но кто-то довольно громко позвал ее по имени:
– Полли, Полли! Извольте спрятаться.
Зачем? Мадемуазель Надин тоже заозиралась, захлопала глазами и бесполезным зонтиком.
– Му-у-у! – тревожнее и требовательнее замычали кусты. Вероятно, там не одна корова, а мать с телятей. Да какая разница?
– Полли-и-и! – Аполлинария узнала Веселину, но путь к ее голосу преграждала могучая растительность.
– Что стряслось? – пискнула она, но в этот миг снова замычала корова, поэтому не имелось шансов быть услышанной.
– Извольте отойти, и поскорее! Спрячьтесь на дереве! – надрывалась где-то неподалеку Веселина.
Аполлинария озадачилась: стоило ли прятаться или лучше сначала разобраться, в чем дело? На всякий случай она бросила свое вкусное занятие и начала медленно огибать кусты.
– Полли-и-и! Полли-и-и! – Веселина гневалась не на шутку.
– Му-у-у! – В коровьем мычании тоже слышалась тревога.
Очевидно, лучше все же спрятаться… Но куда? Засесть в кустарнике? Да ведь оттуда ничего не разглядеть! А вдруг Веселина удумала розыгрыш? Сейчас уйдет, чтобы Полли ее ждала, потом искала, – в общем, скукота… Или нет? Вдруг в их пасторальную рощицу пожаловал страшный зверь, волк или медведь? Правда, их давно уже не встречали вблизи жилищ, но в самом-то деле они не вымерли, продолжали существовать в лесах подремучей и побезлюдней, нападали на отбившийся скот и даже на путников. Правда, папенька говорил, что только зимой, а нынче лето, когда пищи зверью вдоволь.
Мадемуазель Надин застыла озадаченной лесной нимфой:
– Полли! Бегите скорее!
Полноте! Теперь ей предлагалось бежать. Так недолго и с ума свести! Аполлинария обогнула заросли, запыхалась и выскочила на лужайку, забыв одернуть юбочку и поправить локоны.
– Полли-и-и! – встретил ее оглушительный крик, улетавший в глухие кроны уже визгом.
На тропке обнаружились две коровы и бычок. Перед ними стоял мальчик в голубых панталонах и рубашечке, белокудрый, как Купидон на картинках, с удивленно раскрытым ртом и бесполезной палкой в руках. Самая старшая корова смотрела на него, плотоядно наклонив голову и недовольно поводя красноватым глазом. Молоденький бычок без особого интереса щипал траву. Мальчик был явно напуган, но не отступал, а размахивал своей палкой, пробуя отогнать рогатую троицу. Мадемуазель Надин тоже озадачилась поведением маленького тореадора, ее зонтик недоуменно раскрылся и снова закрылся. Веселина не показывалась, но ее голос метался по роще испуганным тетеревом. Аполлинария сочла за лучшее наперво прекратить эту сцену и затем уж хорошенько во всем разобраться. Она подошла к мальчику, взяла его за руку и повела назад, туда, где осталась недоеденная земляника.
– Довольно, сударь, не стоит злить коров, они могут после перестать доиться.
– К… как? – Мальчик поминутно оглядывался, словно боясь пропустить атаку со спины; она его удерживала, вела как маленького к спешившей навстречу гувернантке.
– Не знаю, мне наша горничная рассказывала.
– А вы кто?
– Я Аполлинария
– А я Ипполит Осинский. Но… вы такая смелая. Это же бык!
– Не бык, а молодой бычок-двухлетка. Он еще мал, к тому же с мамой. А вы… вы его испугались?
– Я не испугался, а приготовился обороняться. – Он надулся, но стыдливый румянец покрыл щеки, такие же фарфоровые, как у Веселины.
Ипполит оказался кузеном плаксивой и неумной графской наследницы. Аполлинария так толком и не уразумела, зачем Веселина разыграла спектакль, но искренне сочувствовала Ипполиту. Так они и подружились. В отличие от своей высокомерной кузины он яростно интересовался природой, выспрашивал у мадемуазель Надин названия цветов и растений, подружился со скотиной сначала в графском подворье, а потом и у Шварцмееров. Но больше всего его занимали предания, сказки, суеверия и древние языческие божества. Маленький барон не брезговал компанией деревенских старух и уж тем более задушевных Арины и Марины. Веселина скучала в одиночестве, а ее кузен с утра до вечера пропадал в драгоценной шкатулочке Шварцмееров. Они обращались друг к другу «Полли» и смеялись над этим. Арина с Мариной водили их к себе домой, и сельский учитель Олег Терентьич подробно и красочно расписывал историю этих мест с их кровожадными булгарскими ритуалами. Еще он много знал про бесермян с захороненными в бигер-шаях [14] помощниками-духами, пахотные обряды – Гырыны-потон [15] , когда яйца разбивались в борозду и поливались пивом, Ага-парем [16] , где кушанья и пиво лились уже не в землю, а в жертвенный костер, и многие прочие. Зарытые на краю пашни гусиные черепа и перья настораживали детей: а вдруг кто нечаянно откопает? Больше всего пугало и очаровывало божество Паксязыр-ава [17] , которому отдавали целого быка.
14
Бигер-шай (в переводе с удмуртского «татарское кладбище») – древние могильники на севере Удмуртии.
15
Гырыны-потон – у северных удмуртов главный праздник народного календаря, посвященный началу весенней страды.
16
Ага-Парем (Ага-Пайрэм) – у марийцев праздник, посвященный окончанию посевной.
17
Паксязыр-ава (Пакся-зырава) – у коренных поволжских народов божество, охраняющее поле, хозяйка поля.
– Вот бы повстречаться с этой Паксязыр-авой. – Ипполит говорил вбок, будто про себя, но Аполлинария прекрасно знала, что он ждал от нее ответа.
– Вы думаете, что оно… они еще не вымерли?
– Кто? Боги? Нет, конечно. Они же бессмертные. По-моему, они так же сидят в камнях, реках и лесах, сторожат свои сокровища.
– А по-моему, христианину не пристали подобные речи. – Она смеялась и он тоже.
Юный Осинский прежде не покидал Москвы, ну, может статься, только в самые ранние беспамятные лета, поэтому влюблялся во все подряд: в березы, в ласточкины гнезда, в кур и гусей. Влюбился он и в Аполлинарию. Там же, на берегу мудрой реки, состоялись их короткое объяснение и жаркая клятва навсегда соединить свои судьбы. Звучало это, разумеется, не всерьез и кишело сослагательными наклонениями, но тем не менее поселило в душе мадемуазель Рауль-Шварцмеер уютное тепло, как будто ее и вправду засватал горячо любимый жених, ее суженый. Она ничего не говорила ни маменьке, ни мадемуазель Надин, но те и так все видели по ярко горевшим глазам, по похорошевшему личику, по долгому задумчивому одиночеству с книжкой на коленях, когда она не читала, а мечтала, улыбаясь сочиненному будущему. Очевидно, оно выглядело привлекательнее, чем в романах.
В следующем году Шварцмееры поехали погостить к родне на берег Черного моря, а Осинские – за границу. Еще через год встреча почему-то тоже не состоялась. Молодые люди увиделись снова, когда обоим исполнилось по пятнадцать. Аполлинария стала привлекательной, томной и тонкой барышней с длинными ресницами, обязательным романом в руках и постаревшей мадемуазель Надин, которую у maman не поднималась рука отослать обратно в Бретань. Ипполит потемнел волосами, отчего лицо смотрелось бледным, без поцелуев детского румянца. Он принес ей цветы и склонился к руке, она покраснела и не знала, что сказать в ответ на его робкий комплимент. Про глупое объяснение на волжском берегу он забыл, оно уплыло и теперь носилось по океанским просторам, распугивая косаток. Они снова стояли на высоком берегу и любовались волнами.