О душах живых и мертвых

Новиков Алексей Никандрович

Не следовало бы, пожалуй, осторожности ради, ехать Загоскину на Девичье поле – никогда не был благонамеренным автор «Ревизора», – но так и подбивает неуемное любопытство: вся Москва шумит о «Мертвых душах».

Только один Гоголь об этом, пожалуй, не подозревает и все еще верит, что счастливцы, побывавшие на чтениях «Мертвых душ», хранят доверенную им тайну. Нашел, прости господи, чудаков! Да каждый, кто хоть одним ухом слышал о чтениях поэмы, потом неделю визитирует по знакомым и незнакомым: «Представьте, Гоголь на днях опять читал из своего нового создания… Престранное название, однако: «Мертвые души». Как это понимать?»

Перед

немногими слушателями уже явились на чтениях поэмы и Чичиков, и Манилов, и Собакевич, и Коробочка, и Плюшкин. Когда читал Гоголь у Аксаковых или у Погодина, встречали героев поэмы неудержимым смехом. Кажется счастливцам, внимающим Гоголю, что отделены они, московские просвещенные люди, неизмеримой далью от чудищ, коптящих небо в какой-то неведомой губернии. Но неужто и в самом деле все это только смешно? Может быть, потерял чутье Михаил Петрович Погодин, так ревностно отстаивающий исконно русские начала?..

А Михаил Петрович, вернувшись из города, тяжелыми шагами поднимается в мезонин, чтобы поздравить дорогого именинника. Гоголь немедленно попадает в объятия профессора. Погодин троекратно его лобызает и держит именинника так крепко, будто именинник стал полной его собственностью…

Михаил Петрович имеет на гостя дальние виды. Во-первых, надеется он зачислить писателя по славяно-русскому приходу; во-вторых, намереваясь возобновить в Москве издание воинствующего журнала, надеется украсить будущий журнал произведениями Гоголя, обращенного в московскую веру. Но еще далеки от воплощения эти тайные надежды, и профессору приходится освободить из дружеских объятий именинника, тем более что именинник давно делает к тому настойчивые попытки.

– Встретил я, – говорит Михаил Петрович, – непоседливого гостя Москвы… Кого? Да кого же, как не Александра Ивановича Тургенева! Можно подумать, что он ни днем, ни ночью не слезает с дрожек. Каждый день его где-нибудь встречаю… Так вот, просил Александр Иванович тебя поздравить, – Погодин хотел сызнова расцеловать именинника, но тот, будто не заметив его намерения, деликатно уклонился, – и поручил передать тебе, что привезет с собой нежданного гостя.

– Кто таков?

– Поэт Лермонтов, ссылаемый по высочайшему повелению на Кавказ, – отвечал Погодин. – Объявил мне об этом хлопотун Тургенев так, будто едет к тебе по меньшей мере Гёте, Байрон или сам Шекспир.

– Душевно рад, – отвечал Гоголь. – Почти кончил чтенье его романа и много об авторе думал. Большое тебе спасибо, Михаил Петрович, что снабдил меня этой книжкой! В московских лавках ее и до сих пор нет!

– Не велика печаль… Вот ужо соберемся с силами, выпустим журнал, тогда поговорим о том, кому дано право зваться на Руси героями нашего времени…

Гоголь промолчал, сделав вид, что обратился к списку приглашенных, который он просматривал до прихода Погодина.

– А, именинный реестр! – Погодин улыбнулся. – И по всей канцелярской форме… Можешь украсить его именем Лермонтова, если только имя это может способствовать украшению. – Михаил Петрович бесцеремонно взял список из рук писателя. – Дай-ка и я для порядка гляну. Чай, все-таки хозяин дома… «Князь Петр Андреевич Вяземский, – читал он. – Михаил Семенович Щепкин, Михаил Федорович Орлов…» – Дойдя до этой фамилии, Погодин кисло улыбнулся. – Ну на что тебе этот превосходительный, но всеми забытый бунтарь? Ходит по Москве, как тень проклятого тысяча

восемьсот двадцать пятого года, правда, ускользнувший от возмездия, словно и впрямь бесплотная тень… А дам-то, дам наприглашал, греховодник! – вдруг воскликнул Погодин. – Не букет, а целый цветник! Надобно и мне пойти прибраться к этакому торжеству…

– Ай да молодец Тургенев! – воскликнул Гоголь, оставшись один.

Только Тургенев мог разыскать в Москве проезжего человека, один Тургенев мог привести его, незваного, но желанного, на именины. Один Тургенев мог всякого уговорить.

Лермонтова не надо было уговаривать, хотя он только накануне доехал до Москвы. Чудом было бы, пожалуй, если бы он через час-другой не встретил вездесущего и всюду поспевающего Тургенева.

Гоголь всегда вспоминал о Тургеневе с теплотой. Это был тот самый Александр Иванович Тургенев, который когда-то хлопотал об определении Пушкина в Царскосельский лицей, а потом, единственный из друзей поэта, бросил горсть мерзлой земли на его гроб. Он был единственный, кому было разрешено проводить Пушкина в последний путь…

Пушкин! Никогда не исцелится от скорби своей Николай Гоголь… Пушкин! При имени этом он ниже опускает голову и прикрывает глаза.

Долго медлил Гоголь с приездом на осиротевшую родину: не мог представить себе Россию без Пушкина. Нет, никогда не исцелится он от этой скорби…

Так сидел именинник в мезонине, наедине с собой, отдавшись горестным воспоминаниям.

А на безоблачном майском небе вдруг появилась, неведомо откуда взявшись, быстролетная, захожая тучка. Туча растет и грозится захватить чуть не полнеба. За открытым окном встревожились птицы.

Николай Васильевич поспешил в сад. У накрытых столов суетилась прислуга. Все с тревогой поглядывали на небо: польет или не польет? Гоголь тоже поднял голову и долго взирал на незваную гостью. Потом осмотрел столы и, не отдав никаких новых распоряжений, отправился к повару. Здесь произошел последний, генеральный смотр. Николай Васильевич проверил, как заложена кулебяка, отведал соусов и подверг повара такому обстоятельному допросу, что повар, нанятый из Английского клуба, долго дивился осведомленности заказчика.

Между тем и следа вешней тучки не осталось на сияющем майском небе. Час званого обеда приближался.

Глава вторая

Именинник расцеловался с Тургеневым, а Лермонтову крепко пожал руку.

– Встречались с вами, Михаил Юрьевич, у почтеннейшего Владимира Федоровича Одоевского.

– И на музыкальных собраниях у графа Виельгорского, – добавил Лермонтов, приветливо улыбаясь.

– Как же, как же! Очень помню. Даже завидовал вам, Михаил Юрьевич! Кто так умеет слушать музыку, тот приобщен к тайнам наслаждения ею. Я думал даже, что вы принадлежите к счастливым ее избранникам…

– Прошу простить, что взял смелость, Николай Васильевич, явиться к вам без зова. Оправдываю себя той мыслью, что так поступил бы на моем месте каждый.

Гоголь слушал внимательно и, когда кончил Лермонтов, сделал к нему движение, словно хотел его обнять. Чуть смутившись этого неожиданного движения, он кончил тем, что протянул Лермонтову обе руки.

– Отныне, надеюсь, будем часто встречаться на общем пути, как бы далеко ни раскидывала нас судьба. И разговор к вам, Михаил Юрьевич, имею… Однако милости прошу к столу!