О душах живых и мертвых
Шрифт:
Наташа все еще стояла около кресла матери, одной рукой обняв ее. И вдруг госпожа Мартынова с ужасом почувствовала, что рука дочери, лежавшая на ее плече, чуть дрогнула.
– Наталья! – почти закричала мать. – Неужто ты совсем рехнулась?
Девушка медлила с ответом.
– Не бойтесь, маменька, – наконец сказала она, – я никогда не выйду за Мишеля.
– Слава тебе, царица небесная! – Госпожа Мартынова привлекла дочь и крепко ее поцеловала. – Поди подай мне мой флакон, у меня даже в голове помутилось.
Наташа принесла флакон. Мать долго
– А что, доченька, был у вас какой-нибудь серьезный разговор с этим разбойником?
– Нет, никакого разговора никогда не было, – с грустью отвечала Наташа. – Я и так знаю: Мишель никогда на мне не женится.
– Час от часу не легче! Выходит, он же от тебя отказывается?
– Ничуть! Сердце Мишеля не свободно. Я давно об этом догадалась… Ну вот, маменька, я вам все сказала, теперь вы не будете препятствовать мне видеться с Мишелем.
– Еще больше восстану! Сама смекни: другие-то кавалеры что о тебе думать станут! Кто на тебя польстится, ежели ты ни на кого глядеть не желаешь? А женихи ныне норовистые пошли.
– Я их и знать не хочу! А вот с Мишелем времени не замечаю…
К кофе вышла заспанная Юлия. Важный разговор прекратился и уже более не возобновлялся.
Жизнь у Мартыновых шла суматошно, как и водится, если в доме есть дочери на выданье. Вскоре приехали первые визитеры, за ними князь Гагарин – ловкий светский молодой человек с наглыми глазами.
Жили Мартыновы в Петровском парке. Молодежь затеяла катанье в Покровское-Стрешнево.
А Наташа все еще ждала… От стихов Мишеля так и замирает сердце. Замирает, а потом ноет от мысли, что волшебные слова обращены к другой. Может быть, эта ненасытная ревность сильнее, чем сама любовь. Всегда – зримо или незримо – присутствует в стихах Мишеля чей-то неразгаданный для Наташи образ. А теперь предстоит читать целый роман. И там, предчувствует Наташа, непременно ляжет на страницы все та же женская тень. Но чья? Ничего не знает о том Наташа, и не у кого расспросить. На что проворны московские горничные – и те оказались бессильны. Можно бы попросить маменьку погадать на трефового короля – однако какая же маменька гадалка! Если смекнет, на кого гадает дочь, – тогда нарочно станет путать…
Сборы к предстоящей поездке в Покровское были почти закончены. Подали лошадей. Князь Лев Гагарин, помогая Юленьке сесть в экипаж, сделал это, по-видимому, так нескромно, что девушка вспыхнула.
Наташу передернуло. Вот они, маменькины женихи! И на мать стыдно смотреть: не знает, чем только услужить этому титулованному нахалу…
Лев Гагарин, стоя у экипажа, подал руку Наташе.
– Благодарю, князь, – сухо сказала она, – я предпочитаю обходиться без помощи.
Кучер натянул вожжи. Экипаж выехал на дорогу. «Ну, в Покровское – так в Покровское», – с тоской подумала Наташа. Не все ли ей равно?
Из Москвы никто больше не приехал.
Глава четвертая
Александр Иванович Тургенев, всесветный путешественник, жил в Москве
Первым приехал Лермонтов.
– Благодарю за точность, Михаил Юрьевич, и тем более благодарю, что имею к вам отдельный, хотя и короткий, разговор. Хотел бы сказать «имею к вам поручение», но, собственно, поручения-то никакого нет… Я был вчера у Щербатовой.
– Я также имел честь посетить княгиню.
– Знаю. Все, дорогой, знаю. – Александр Иванович замялся. – Так вот, плачет милая наша княгинюшка и без обиняков признается, что любит вас. И некому утереть слезы на прекрасных глазах…
Лермонтов промолчал. Мария Алексеевна Щербатова становилась, по-видимому, излишне откровенной. А Тургенева хлебом не корми – еще начнет, пожалуй, сватать.
– Княгиня, – продолжал, расчувствовавшись, Александр Иванович, – любит вас так искренне и так трогательно! Красива, умна, свободна… Чего же вам еще? Ах, суетная молодость! Я бы на вашем месте…
– Я предпочел бы, Александр Иванович, быть на вашем… Впрочем, мой отъезд на Кавказ разрубит все узлы.
– А знаете ли вы, – спросил Тургенев, убедившись, что разговор о Щербатовой исчерпан, – в Москву приехал хромой Долгорукий. Живет здесь уже несколько дней, но скрывается от общества. Стало быть, затевает какую-нибудь новую интригу. Без них не может существовать этот хромой бес. Помните, его подозревали в авторстве подметных писем Пушкину?
– Но ведь подозрение осталось только подозрением? – спросил Лермонтов.
– Да так, конечно. Но я думаю о том, что Долгорукий постоянно путается с Барантами. Может быть, интрига, начатая против вас, будет иметь продолжение?
– Не имею никаких доказательств, Александр Иванович, иначе Долгорукий…
– Сохрани вас бог, Михаил Юрьевич! – перепугался Тургенев. – Неужто этому грязному ничтожеству суждено преследовать русскую литературу? Остерегитесь, однако. Не зря сидит Долгорукий в Москве. Не нравится мне и то, что другой бездельник и интриган, Лев Гагарин, ездит к Мартыновым. Кто угадает пути, которыми идет к цели предательство и коварство… Остерегитесь и Гагарина, Михаил Юрьевич, тем более что вы часто бываете у Мартыновых.
– Не знал, Александр Иванович, – пошутил Лермонтов, – что вам повсюду мерещатся интриги. Право же, нет основания думать, что я привлекаю внимание всех Долгоруких, Гагариных и им подобных. К тому же Гагарин, кажется, имеет намерение свататься к Юлии Соломоновне Мартыновой.
– Слыхал, – подтвердил Александр Иванович, – и дивлюсь неразборчивости ее матери. – Александр Иванович нерешительно глянул на гостя. – Не осудите меня, грешного, но очень хочу задать вам один вопрос: что вы думаете о прелестной Натали? В этой девушке есть что-то неповторимо милое и ласковое… Да, да, именно ласковое… Нуте-с, так что же вы думаете о Наталье Соломоновне, коли частенько туда ездите, а в театре считаете за удовольствие быть в ложе Мартыновых?