О душах живых и мертвых
Шрифт:
Гости уже съехались, и автору «Мертвых душ» более не пришлось беседовать с автором «Героя нашего времени».
Николай Васильевич, приглашая собравшихся к закуске, еще раз окинул взором яства и пития. Именинный стол походил на искусную западню, которой никто не минует. К осетру теснилась белужина; сельдь всяких пород живописно играла вокруг жбанов с паюсной и свежей икрой; сыры, балыки, мясное составляли разнообразный фон, достойный кисти искусного живописца. Все предусмотрел хлебосольный именинник: кто проскочит мимо копченостей или рыбного, тот все равно попадется на сычуге, или рыжиках,
Гоголь почти не садился. Потчуя гостей, он аттестовал каждое блюдо таким замысловатым монологом, что вызывал общий хохот. Дальние гости прикладывали руку к уху и тщетно взывали к тишине. Но им отвечали только новым взрывом смеха – Николай Васильевич начинал похвальное слово какому-то диковинному, по собственному рецепту изготовленному соусу, который до сих пор, и совершенно несправедливо, оставался в тени…
С именинником состязался знаменитый московский актер Михаил Семенович Щепкин – лучший городничий, по мнению самого Гоголя. Щепкин, оглядывая стол, то начинал, играя вилкой, знаменитый монолог: «Я пригласил вас, господа, с тем…», то, кому-то подмигнув, требовал бутылку-толстобрюшку…
Тосты, сменявшие друг друга, были кратки. Каждый знал, что Гоголь пуще смерти боится торжественных речей.
– Поднимем бокалы за именинника, за его здоровье и за русскую словесность…
Михаил Николаевич Загоскин, изловчась, первый чокнулся с виновником торжества. Да и кому мог уступить право первородства именитый романист? По благодушию своему, казалось, забыл Михаил Николаевич давнюю обиду, когда щелкопер Хлестаков, по воле Гоголя, объявил себя автором знаменитого загоскинского романа «Юрий Милославский». Да и стоит ли обижаться? С тех пор написал Михаил Николаевич новые романы – и «Рославлева», и «Аскольдову могилу», и «Тоску по родине»… А их уже не присвоит никакой Хлестаков, шалишь!
Едва чокнулся с именинником Михаил Николаевич, как Гоголь, чуть поведя на Загоскина бровью, пошел с бокалом в руке к поручику пехотного Тенгинского полка, сидевшему в отдалении.
– За первопрестольную столицу нашу Москву! – звонким голосом провозгласил между тем нетерпеливый Константин Аксаков, и глаза его сверкнули: пусть найдется дерзкий, который равнодушно отнесется к боевому кличу!
Пили за Москву. Выпили, казалось, дружно, но не в первый раз обнаруживались за столом оттенки во мнениях.
Константин Аксаков видел в мечтаниях Москву, долженствующую стать хоругвью новой веры.
– За Москву и москвитян! – поддержал пылкого застрельщика профессор Погодин.
Михаил Петрович твердо знал, что стоит в преддверии жестоких битв. Для того и задуман новый журнал и найдено ему боевое название – «Москвитянин».
– За Москву! – зычно повторил Михаил Петрович. – И да будут святы в ней наши древлеотеческие предания…
Он дружески протянул бокал к князю Вяземскому. Петр Андреевич, беседовавший со Щепкиным, чокнулся с Погодиным, не придавая никакого значения внутреннему смыслу его слов. Вяземскому больше всего хотелось проведать что-нибудь новое о «Мертвых душах», но именно о них и не было произнесено ни слова за именинным столом.
Неподалеку
– А я говорю, Сергей Тимофеевич, и повторяю: какая словесность может быть без религии? – Именитый писатель кинул мимолетный взгляд в ту сторону стола, где сидел поручик Лермонтов. – Первая наша задача, – Загоскин отпил из бокала, в который постоянно подливал, и не торопясь закусил, – первая и важнейшая наша задача состоит в том, чтобы при всяком удобном случае напомнить читателю: земная наша жизнь есть не цель, но только средство к достижению вечного блаженства. – Загоскин опять отхлебнул.
Сергей Тимофеевич Аксаков согласно кивал головой, но плохо слушал – он издали любовался сыном. Константин, точно, был хорош: истинно русский богатырь, кровь с молоком… По обыкновению, он с жаром что-то говорил, широко взмахивая могучей дланью. К сожалению, старик Аксаков не мог расслышать, о чем именно говорил сын. А тут снова помешал говорливый Загоскин.
– Если мы истинные православные христиане, – жужжал он, – то по благодати божьей мы и знаем все, что можно и должно знать, не скверня мысль свою Гегелем или прочей немецкой мерзостью, а равно сочинениями наших крикунов, – и снова бросил Михаил Николаевич колючий взгляд на дальнюю сторону стола.
Между тем именинник был по-прежнему неутомим в своем радушии и хлебосольстве. Он обходил гостей, ревниво наблюдая за каждым, кто малодушно пасовал перед новым блюдом, являвшимся на столе.
Едва отзвучали тосты за Москву, как бокалы вновь были наполнены. Николай Васильевич, вернувшись к своему месту, легонько постучал ножом о тарелку.
– Господа! – Гоголь говорил негромко, но слова его были отчетливо слышны в наступившей тишине. – Тосты за Москву не кончены и никогда не кончатся, покуда стоит Белокаменная…
Охмелевший Загоскин хотел было перенять слово, но вдруг замолк, уставившись на Щепкина. Тот сидел как ни в чем не бывало, хотя это именно он, вовремя и ловко, надавил под столом Михаилу Николаевичу на любимую мозоль.
– Еще не кончены тосты за Москву, – продолжал Гоголь, – и далеко не все бокалы выпиты в ее честь. Но не приняла бы, думаю, наших речей матушка Москва, если бы мы забыли о наших петербургских гостях. Широкому сердцу Москвы дороги все сыны России, служащие ей правдой и талантом во всех городах и весях… Господа! Здоровье дорогих гостей нашей матери Москвы!
Он подошел с бокалом к Вяземскому.
– Хитрец! – тихо сказал ему Петр Андреевич. – Но нимало не обольщаюсь: вижу, кому между нами, петербуржцами, ты хочешь отдать первую честь.
И следом за Гоголем Вяземский сам пошел чокнуться с Лермонтовым, но им перебил дорогу проворный Загоскин.
– Исполать тебе, талант могучий! – напевно говорил Михаил Николаевич, ударяя бокалом о бокал Лермонтова. – А старости нашей – радоваться не нарадоваться, глядя на вертоград младости…
– Не силен я в библейском красноречии, Михаил Юрьевич, – говорил поэту Вяземский, когда Загоскин нетвердо пошел к своему месту, – и московским хитростям не обучен. Одного хочу пожелать вам – скорейшего и благополучного возвращения с Кавказа. Думаю, что тем самым выражу лучшие пожелания и нашей поэзии…