О моем перерождении в сына крестьянского 2
Шрифт:
Ой.
— Итак, — подытожил Торелр, взирая на дочь так, что та начала повторяться, сама это поняла и пристыженно умолкла, — ты пыталась сочинить тактику без толкового Советника.
Пауза. Склонённая голова, опущенный взгляд. Полное отсутствие возражений.
— Пыталась, — повторил Три Щита. — И облажалась.
Голова блондинки (в обоих смыслах) склонилась ещё ниже.
Координатор вздохнул.
— Ты сильно расстроила меня. И оскорбила достойных людей, про сопутствующие материальные потери я уж молчу. Поистине, отсутствие вежливости обходится так дорого, как мало что
— Рад, что моя скромная мудрость запала вам в память, — вклинился я устами проекции, — но свои внутрисемейные отношения вы можете выяснить и попозже, менее публично. А пока я успешно выполнил твоё требование, вернул твою кровиночку и даже получил кое-какие объяснения…
— И чего ты хочешь теперь?
— Да всё того же. Гарантий ненападения от семейства Три Щита. Это сейчас, после, так скажем, неудачной импровизации крови почти не пролилось. А потом что? Люди ведь могут сказать, что я украл у вас Гариха, мне это понравилось — и я украл Хельри. Ну да, её почти сразу вернул, но должны же вы на это как-то реагировать? А если не реагировать, получится умаление чести.
— Безопасности просишь?
Ишь как заговорил. Просителем меня выставлять вздумал.
Ха!
— Нет. Под этим небом безопасности не могут гарантировать и боги. Мне — а также Гариху, от имени которого я могу выступить, как его признанный Лидер — вполне хватит справедливости.
— А конкретнее? Справедливость — она имеет много граней. Что под справедливостью понимаешь именно ты и именно в… наших обстоятельствах?
— Всё просто. Начнём по порядку, то есть с Гариха. Вы много лет подряд относились к нему, как… если без громких эмоциональных слов — предвзято. То есть несправедливо. Я прав?
Тут Торелр начал вилять, как маркитантская лодка. Пытаясь продать мне всё ту же сказочку.
— Нет, — оборвал я его виляния. — Не рассказывай мне про испытание ума и воли, не поверю.
— Ты хочешь сказать, — набычился Три Щита, — что я лгу?
— А я задам простой вопрос. Ты лично, при свидетелях, озвучивал Гариху условия признания твоим правнуком? Вот это вот насчёт «добейся первого созвездия серебра, и мы пойдём в клинику, получи звезду золота, и станешь частью рода без всяких проверок»? Было такое или нет? Честно и гласно?
Признаваться ему не хотелось, поэтому он просто молчал, бычась пуще прежнего.
— Хорошо, если не ты, то, быть может, с Гарихом прямо поговорил кто-то из признанных потомков? Вот та же Хельри, например. Мол, так и так, от лица главы, который в своё время сгоряча наговорил тебе гадостей и теперь стыдится посмотреть в лицо правнука, я передаю тебе такие-то условия признания… возможно, был хотя бы такой разговор? Снова нет? Ну так о каком испытании ума и воли может идти речь вообще? Хватит прятаться за иллюзиями. Признай хотя бы перед самим собой: ты травил парня. Не слишком явно, не слишком сильно, так сказать, не до крови — но последовательно. Год за годом, один случай за другим. Никто из признанных членов семьи, судя по всему, не пытался заступиться за непризнанного родича. И вы успешно добились того, что Гарих опасался покидать Мелир. Знаешь, почему?
— И почему же? — Торелр сказал это так, словно в горле у него застряли недожёванные
— Потому что он всерьёз опасался, что проблему нежеланного родича вдали от города, где семейная ссора у всех на слуху, решат радикально. Ушёл ходок в Лес Чудес и не вернулся, с кем не бывает?
— Я не собирался его убивать! — возмущённый рёв. — Что за чушь?!
— А я не обвиняю тебя в таком желании. Просто объясняю, какое замечательное впечатление Гарих вынес из общения с кровной роднёй и жизни в курируемых тобой лично отделениях гильдии. Ум и волю он действительно закалил на славу, только вот после этих десяти лет вернуть его под крыло рода — задача безнадёжная. Вы даже откровенную беседу с извинениями зажали, хотя лет пять назад, даже года два назад всё ещё можно было переиграть. Сейчас — поздно.
Три Щита скрипнул зубами, но возражать не стал. Действительно: сейчас, после того, как третья сила в лице меня и Лейты вмешалась на стороне Гариха, любые извинения Торелра в его адрес покажутся вымученными, неискренними, принуждёнными.
Поезд примирения ушёл. Не догонишь.
— Сейчас, — закончил я с искренним сожалением в голосе, — всё, чего хочет твой правнук по линии Вельстина — порвать всякие отношения с твоей семьёй, войти в новую семью и получить гарантии, что Три Щита не станут портить жизнь его будущим детям.
— Чшшшто?! Да я… его… да как у него язык повернулся?!
Я счёл этот подсердечный вопль риторическим и не стал отвечать. Однако мне понравилось, что Хельри выглядела так, словно половину состоявшейся моральной порки приняла на свой… гм… счёт. Ведь я ни словом не соврал: она действительно принимала происходящее как должное. То есть мирилась с явной предвзятостью своего отца.
А бытие частью рода — это не только плюшки с пряниками; отрицательная карма записывается на счёт так же исправно, как положительная.
Посмотрев со стороны на действия главы и себя, Бескостная получила прямо-таки сокрушительный удар по гордости. И по самооценке. Все эти хитропланы насчёт «бросим косточку дворняжке, пристроим в группу младшей сестрички» внезапно предстали в истинном свете: как подлость. Внук пьяницы и сын шлюхи оказался — снова! — сильнее и честнее, чем его сводная родня по прадеду.
Неприятненько. Горькое вышло лекарство.
Но вот Торелру, накосячившему куда круче и потому пропорционально сильнее не желавшему этот косяк признавать, лекарство впрок не пошло. Он ухватился за гниловатую риторику: мол, правнук считает его чуть ли не детоубийцей? Не хочет признавать родство? Ну и пусть идёт, куда вздумается! Желание не иметь ничего общего с этим неблагодарным щенком у него вполне обоюдное.
— Итак, — вставил я, когда Три Щита поутих (что случилось не сразу), — ваша семья оставляет все притязания на законное родство с Гарихом и его возможными кровными потомками? Никаких претензий?
— Никаких!
— Это официальное заявление?
— Да! — рыкнул Торелр, добавив от щедрот экспрессивное трёхэтажное ругательство.
— Прекрасно, — проекция кивает, обращаясь к типу в плаще, — надеюсь, вы наконец-то скажете, кто вы такой, чтобы потом при случае можно было к вам как к свидетелю апеллировать?