Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

Галан Ярослав Александрович

Помыкевич. Это правда! Сам вижу — необыкновенно фантастические были ваши планы...

Дзуня. Не потому, меценат! Мы не выиграли ее потому, что полет был чересчур орлиным, а настоящими орлами быть нам только в собственных гнездах, только в собственной державе...

Румега. Ага!.. Да здравствует!..

Помыкевич. Позвольте!

Дзуня. Вы все в сюртуках и сутанах. Люди с серым обли­ком, люди без души. Ваше счастье бродит по свету, там где море ночных огней, где миллионы авто, где сотни тысяч блес­тящих полицейских. Ваши сапоги всю жизнь в грязи, из ваших

ртов несет пивом, ваши пальцы протухли табаком. Для вас вилла — недостижимая мечта, для вас авто — привилегия богов! Вы доктора, директора, отцы духовные, профессора! Всех вас зовет душа моя,— выйдите все из домов своих, станьте железной лавой, ибо над вашей головой уже рушатся крыши, бьет двенадцатый час. На баррикады зову вас! На баррикады, сюртуки и сутаны! За державу свою, только свою, соборную, самостоятельную! Станьте хотя бы на миг бенгальскими тиг­рами, ибо (тихо)... исчезнут, как дым, ваши сны, ваши сны о пиро­гах министерских, и не для вас будет море ночных огней, не для вас сотни тысяч блестящих полицейских!..

Помыкевич и Румега вытирают глаза платком и, взволнованные, целуют Дзуню.

Румега. Пане Дзуня, дайте вашу руку!..

Помыкевич. Пане товарищ... дайте вашу руку!..

Пожимают руку Дзуне.

Румега. Я очень взволнован, и если наступит этот мо­мент, если позволит господь бог, я — тоже — с вами пойду на баррикады!

Помыкевич. Я тоже взволнован, и я тоже... пойду на баррикады...

Румега. Минуты такого подъема редко приходится пере­живать у нас.

Помыкевич. Пане товарищ, вы действительно необык­новенный человек.

Дзуня. Отец Румега! Если банк наисладчайшего сердца будет искать верного лакея капитала, тогда не забудьте обо мне! Я как раз вспомнил о земельных участках на чрезвычайно выгодных условиях.

Румега. Никогда не забуду тебя, золотой человек!..

Помыкевич. Как директор банка, я тоже вас не забуду! Правда, отч-ч-че депутат?

Румега. А на крестины, соколик, уж обязательно...

Помыкевич (к Дзуне тихо). Пане товарищ, вы действи­тельно необыкновенный человек!

Отец Румега встает.

Помыкевич. Позвольте, отче, неужели же вы хотите покинуть нас? (Бежит в столовую.) Миленочка! Милена! Просим тебя, голубушка!..

Входит Помыкевичева.

Не смогла ли бы ты нас угостить чем-нибудь. У нас с отцом Румегой были некоторые дела общегражданского значения, не помешало бы кое-чего перекусить. Как, отче?

Румега. Однако благодарю...

Помыкевич. Отец наперед благодарит, Милена.

Помыкевичева. Отец Румега принадлежит к людям, у которых учтивость в крови.

Румега. Весьма благодарен, пани, но я...

Помыкевич. Отец Румега имеет еще одну заслугу пе­ред нами, за которую мы должны быть ему глубоко благодарны, Милена.

Помыкевичева. О том, что отец депутат великодушно отрекается от мандата, я знаю, Ахилл.

Помыкевич. Да ты еще не знаешь, Милена, что отец Румега проявил столько сердечной доброты и переубе­дил меня, что

депутатство для меня по меньшей мере вредно.

Помыкевичева. Ты тоже, Ахилл?!.

Помыкевич. Отец Румега, как человек, которому хо­рошо известны его национальные обязанности, согласился и дальше тянуть депутатское ярмо, Милена.

Помыкевичева. А ты, Ахилл?..

Помыкевич. Я стану директором нового «Банка наи­сладчайшего сердца Приснодевы во Львове», не без помощи со стороны всеч-ч-честнейшего отца Румеги...

Румега кланяется.

Румега. Помогать своим стало самой большой радостью в моей жизни, уважаемые господа.

Помыкевичева. За то на вас снизойдет божеская награда, отец.

Румега. Она уже на меня снизошла в тот момент, когда вы впервые улыбнулись мне, пани.

Помыкевичева. Вы, отец, слишком щедры...

Дзуня. Если слова всечестнейшего блещут, то этот блеск является лишь отражением красоты вашей, пани...

Помыкевичева. Я восхищена вами, пане...

' Помыкевич. Нет сомнений, пан Дзуня заслуживает всеобщего восхищения, и нам остается пожелать ему дальней­ших успехов в деле на благо народа, в деле, о котором я бы хотел с вами, отче, поговорить поподробнее.

Румега. Я вам уже, кажется, дал, меценат, доказатель­ства тому, что если я возлагаю на себя заботы о народном бла­ге, я совсем забываю о своем благе и своем здоровье.

Помыкевич. У меня никогда не было другого мнения о вас, отче! (К Дзуне.) В канцелярии никого нет?

Дзуня. Секретарша в суде, меценат.

Помыкевич. Прошу вас, будьте добры, отче...

Румега. К вашим услугам, меценат! (Уходит в канце­лярию.)

Пауза.

Помыкевичева. Вы что-то хотели сказать, пане?

Дзуня. От вашего взгляда замирает каждое мое слово.

Помыкевичева. После всего этого вы хотели что-то другое увидеть в моих глазах?

Дзуня. Если бы я верил в невозможное, я бы искал в них прощения, пани...

Помыкевичева.. По-вашему, вы заслуживаете его? Дзуня. Не я сам — моя любовь заслуживает. Помыкевичева. Ваша любовь ходила по разным путям... Дзуня. А цель была одна — вы, мечта моя, Милли!.. Помыкевичева. Я хотела б вам верить... Дзуня. Если это желание родилось в вашем сердце, я счастлив, Милли!

Помыкевичева. Завидую вашему счастью, Дзуня... Дзуня. К вашим ногам кладу его, Милли... (Обнимаетее.)

Помыкевичева. В последний раз — принимаю его, Дзуня!..

Целуются.

Помыкевичева. Милый... Валентин... Дзуня. Божественная... Грета Гарбо... Целуются. В среднюю дверь входит Леся и, увидев это, роняет

портфель.

Дзуня. Что вы! Леся. Дзуня!..

Дзуня. Почему вы не пошли прямо в канцелярию? Леся. Там заперты двери...

Помыкевичева. Учтите, что не только в канцеля­рии запираются двери. Пане Дзуня, я лучше тем временем при­готовлю перекусить. (Выходит.)

Дзуня. Вы хотели что-то сказать? Леся. Как же так... Дзуня? Дзуня. Говорите, панночка, яснее! Леся. Что же это такое... Дзуня!