Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)
Шрифт:
Настойчивость Эренбурга в отстаивании высоких достоинств поэзии, творимой в Советской России, заметно повлияла на некоторых берлинских критиков [1226] . Известия об этом доходили до России, и Ахматова, чувствительная к эмигрантским суждениям и пересудам недавних питерских знакомцев, видимо, отметила перемену [1227] . Наверное, как доброжелательную реакцию на нее можно трактовать эпизод из непубликовавшихся воспоминаний А. В. Зискинда:
1226
Например, С. Сумский, рецензируя «Anno Domini», расценил его как «свидетельство того, что культурная жизнь России не замерла». «Русская культура творится там, в России, а не вне ее, — продолжал он. — Стихи Ахматовой один из лучших цветков нашей культуры» (Новая русская книга. 1922. № 1. С. 21).
1227
Недаром в плане уничтоженных ею воспоминаний о начале 1920-х гг. отдельным пунктом значится: «Берлинские издания» (Ленинградская панорама. Л., 1984. С. 467).
«В начале двадцатых годов я работал в наркомате почты и телеграфа. По делам этого наркомата в январе 1923 года я отправился в Германию. Перед отъездом поезда меня предупредили, что со мной хочет поговорить одна дама. И действительно по перрону ко мне подходила роскошно (по тем временам) одетая молодая женщина. Я сильно смутился. Одет я был по тогдашней моде в считавшийся верхом франтовства синий костюм… Дама оказалась Анной Ахматовой. В то время я читал всего несколько ее стихотворений. Она попросила передать в Берлине Илье Эренбургу ко дню его рождения в знак признательности за доброе к ней отношение свой подарок — сборник „Четки“. Она сильно удивилась, что я знаю ее стихи, я имел дерзость прочесть ей два стихотворения.
— Вы… — и недоверчиво посмотрела на мою блузу…
Мы тепло, по-товарищески расстались. На прощание Анна Андреевна бросила — „до свиданья, буби!“…
В Берлине, бросив все дела, я пошел разыскивать по адресу Эренбургов. Было радостно выполнять такое приятное поручение. Дверь мне открыла Люба Козинцева — жена Эренбурга, за ней стоял мне еще лично не знакомый Борис Пастернак. Они затащили меня в дом, жадно расспрашивали о России, о литературных событиях. Долго не отпускали,
Эренбурга я читал; он тогда выпускал много рассказов, романов и был очень известен. Встречался с ним лишь однажды в Киеве на поэтическом вечере, где я решился выступить с критикой его религиозных стихов, которые мне казались неуместными во времена революции, которой я был увлечен.
Илью Григорьевича я нашел в кафе, где он был почти единственным клиентом. Его там знали, любили, выделили ему столик и настольную лампу… Передав подарок, и опять рассказав, что я знаю о последних литературных и общественных событиях в России, я решил напомнить Илье Григорьевичу о киевском вечере. Вечер он помнил отчетливо и потому, что это было его последнее выступление со стихами, но меня он не помнил. По приглашению Эренбурга я часто бывал в кафе, куда приходило много писателей на огонек его лампы. Помню Андрея Белого, Георгия Иванова, Алексея Толстого, Пастернака, Шкловского… Хозяин кафе решил за свой счет устроить день рождения Эренбурга. Угощение было самое простое, но и оно стоило очень дорого» [1228] .
1228
Абрам Владимирович Зискинд (1898–1975) — член КПСС с 1917 г., в 1920-е гг. зам. директора Нижегородской лаборатории М. А. Бонч-Бруевича (о его работе там см. в воспоминаниях Э. Т. Кренкеля: Новый мир. 1970. № 10. С. 126), в 1930-е зам. начальника НТУ ВСНХ СССР и Наркомтяжпрома; был арестован в ночь гибели Орджоникидзе, выпущен в 1945 г., снова арестован в 1947 г., реабилитирован в 1956 г.; автор воспоминаний об Орджоникидзе (Были индустриальные. М., 1970. С. 6–18). В Германии пробыл весь 1923 г. Эти воспоминания — его интервью Г. А. Пржиборовской (Ленинград, 1975 г., 16 и 17 мая; фрагмент в архиве автора). Подаренная Ахматовой книга — либо девятое издание «Четок», либо (что более правдоподобно) вышедшее тогда же второе дополненное издание «Anno Domini». 20 августа 1924 г. Эренбург упомянул Зискинда в письме к М. М. Шкапской, которая в начале 1923 г. была в Берлине: «В моем новом романе „Рвач“ один из персонажей, едущих в Берлин за аппаратами радио = Зискинду» (П1. С. 356; этот эпизод в «Рваче» см.: СС8. Т. 2. С. 493–495). В «Хабарной книге» А. М. Ремизова есть берлинская запись от 30 января 1923 г. о присвоении Абраму Зискинду звания «Кавалер обезьяньего знака» ( Обатнина Е.Царь Асыка и его подданные. СПб., 2001. С. 345). В РГАЛИ (Ф. 2182. Оп. 1. Ед. хр. 322) хранится ответное письмо А. В. Зискинда М. М. Шкапской (от 3 декабря 1922 г.), из которого следует, что он по ее поручению должен был доставить Эренбургу с возвратом гранки советского издания «Портретов современных поэтов», брал у нее прочесть «Хуренито», читал отрывки из «13 трубок». Видимо, именно Шкапская, знавшая Эренбурга с 1913 г., была инициатором этой оказии для Ахматовой и сообщила ей о дне рождения Эренбурга.
Личное знакомство Эренбурга с Ахматовой состоялось в начале марта 1924 года, когда Эренбург приехал в Ленинград. «В Ленинграде я познакомился со многими писателями, которых раньше знал только по книгам: А. А. Ахматовой, Е. И. Замятиным, Ю. Н. Тыняновым, К. А. Фединым, М. М. Зощенко» — так начинается черновик 9-й главы 3-й книги «Люди, годы, жизнь» [1229] . Есть еще дневники Б. М. Эйхенбаума, где рассказывается, как 9 марта Эренбург читал главы нового романа «Любовь Жанны Ней»: «Народу было невероятно много. Ахматова, Пунин, Шкловский, Каверин, Федин, Тихонов, Слонимский, А. Смирнов, Форш, все обычно бывающие, студенты и т. д. Эренбурга обстреливали, но он очень умно отвечал» [1230] .
1229
ЛГЖ. Т. 1. С. 732 (комментарии). Недаром в одном из первоначальных планов мемуаров, когда Эренбург еще не отказался от мысли писать о здравствующих людях, и портретные их главы должны были появляться в хронологическом соответствии с моментом личного знакомства, глава «Ахматова» значится между главами «Похороны Ленина» и «Париж, 1924» — см.: РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 132. Л. 111–112. Отметим также, что П. Н. Лукницкий упоминает обсуждение Ахматовой некоторых деловых сторон поездки Эренбурга 1924 г. (Встречи с Анной Ахматовой. Т. 2: 1926–1927. Париж; М., 1997. С. 294).
1230
Филологические записки. Вып.10. Воронеж, 1998. С. 214. Отметим, что в дневниках Н. Н. Лунина записей за март 1924 г. нет; имя Эренбурга упоминается лишь в письме художника И. Пуни (см.: Пунин Н.Дневники. Письма. М., 2000. С. 149).
Впоследствии Эренбург встречался с Ахматовой, по-видимому, регулярно в свои нечастые наезды в Россию (1926,1932) — например, шлейф встречи 1926 года просматривается в записи Лукницкого о разговоре с Ахматовой 14 декабря 1927-го: «<…> об Эренбурге и его отношении к „современности“» [1231] .
Вторая половина двадцатых — начало тридцатых годов — трудное время и для жившей в Ленинграде Ахматовой, и для Эренбурга, работавшего в Париже. В период 1925–1935 годов Ахматова почти не пишет стихов; в 1929-м она вышла из Союза писателей в знак протеста против преследования Замятина и Пильняка и в 1934-м не заполнила соответствующих анкет в новый Союз (однако она вступила в него после пика террора, в 1940-м — видимо, в связи с изданием ее сборника «Из шести книг»), Эренбург, пережив жестокий финансовый кризис 1929–1931 годов, когда книги его либо запрещались в СССР, либо цензура оставляла от них лохмотья, а западные издания из-за мирового кризиса уже совсем не кормили, принял, под аккомпанемент нарастающей фашистской угрозы, сталинский режим, надеясь сохранить за собой некую (оказалось: почти иллюзорную) литературную независимость. После того как было разрешено издать его первый советский роман «День второй» (1933), Эренбург впервые почувствовал себя в Москве не чужаком; его соблазнила идея стать полпредом советской литературы на Западе, и ему позволили ограничиться исключительно «международной» деятельностью, все «мирные» Сталинские годы работая только на Западе. 1934–1936 годы — пик его «романа» с режимом. Чувствуя убогий уровень большинства советских писателей и разойдясь с эмигрантами, Эренбург предпочитает психологический комфорт и общается главным образом с левыми французами, но отнюдь не с ортодоксальными коммунистами — в ту пору его самым близким другом был Андре Мальро, увлеченный тогда идеей революции как «локомотива истории». В этот период отношение к Эренбургу в кругу Ахматовой было скорее ироническим: живет на Западе, а хвалит СССР [1232] . О стихах Ахматовой Эренбург в тогдашних статьях об искусстве и эссе не упоминает (имя Мандельштама еще встречается; Ахматову он теперь относит к прошлому) — но зато Пастернак и Маяковский проникают даже в его художественную прозу. Это не отражалось на человеческих отношениях, и встречи с Ахматовой продолжались (вспоминая Модильяни, она подтверждает это, упоминая, что 1930-е годы ей много говорил о нем Эренбург [1233] , — это могло быть лишь в 1932, 1934, 1935, 1938 годах).
1231
Лукницкий П.Указ. соч. С. 329. Возможно, к 1926 г. относится и сюжет рассказа Ахматовой И. М. Басалаеву о том, как Эренбург первым сообщил ей, какое отношение к поэзии имеет ЦК ВКП(б) (см.: Минувшее. Вып. 23. М.; СПб., 1995. С. 565).
1232
Типичные суждения см.: Герштейн Э.Мемуары. СПб., 1998. С. 37 (аналогичные суждения из уст Э. Г. Герштейн я записал еще 9 июня 1971 г.); Кузин Б.Воспоминания. Произведения. Переписка; Мандельштам Н. Я.192 письма к Б. Кузину. СПб., 1999. С. 171. Более подробно об этом см. ниже, в главе «Эренбург и Мандельштам».
1233
Ахматова А.Стихи и проза. Л., 1976. С. 570–571.
В 1938-м в Москве Эренбург узнает новые стихи Мандельштама и Ахматовой, потрясшие его навсегда. Тогда он в последний раз виделся с Мандельштамом; документальными данными о встречах с Ахматовой мы не располагаем. Подчеркнем, что трагические московские месяцы (январь-май 1938-го) существенно способствовали протрезвлению Эренбурга (он сам чудом избежал гибели).
Пережив поражение Испанской республики, пакт Молотова — Риббентропа и падение Парижа, 29 июля 1940 года Эренбург вернулся в Москву другим человеком — это зафиксировали воспоминания и письма Н. Я. Мандельштам [1234] . Трагическая горечь пережитого реанимировала его музу — он снова пишет стихи. Дважды Эренбург выбирался в Ленинград — в декабре 1940-го и в мае 1941-го, — но оба раза Ахматову не заставал [1235] . В мае он привез в Ленинград только что вышедшую книгу стихов «Верность» и в свой последний ленинградский день надписал ее Ахматовой («Анне Андреевне Ахматовой с любовью Илья Эренбург. 1 июня 1941. Я мечтаю о Вашей книге — достать не могу [1236] . И. Э.» [1237] ). Книжка была оставлена в Ленинграде дожидаться А. А., которая тогда находилась в Москве, где 5 июня и произошла их встреча. Есть несколько следов этой встречи. Во-первых, А. А. подарила Эренбургу книгу, о которой он мечтал, надписав: «Илье Эренбургу на память об Ахматовой. 5 июня 1941 Москва» [1238] . В книгу вклеен листок с машинописным текстом (машинка — не Эренбурга) стихотворения «Когда погребают эпоху…». Во-вторых, записные книжки Эренбурга, где есть запись об этой встрече. В тот день утром Эренбург кончил очередную главу «Падения Парижа» и побывал у Вс. Вишневского, печатавшего в «Знамени» первую часть романа. О встрече Ахматова и Эренбург договорились заранее: на страничке «четверг 5 июня 1941» имеется карандашная помета: «веч<ер> Ахматова». Поверх нее чернилами Эренбург записал потом краткое содержание разговора: «Ахматова. „Ничему не удивляться“. Поэма-реквием о Гумилеве. Стихи о Париже. О Мандельштаме и Анненском» [1239] . Эта запись свидетельствует о несомненной (для того времени) доверительности беседы. Вспоминая разговор, Эренбург писал, что Ахматова расспрашивала его о Париже, оккупированном немцами [1240] , речь шла, видимо, и о предстоящей войне, начало которой было Эренбургом достаточно точно предсказано [1241] . Ахматова читала те свои новые стихи, которые соответствовали настроению разговора (отметим, что «Поэма без героя», которую в том же июне в Москве Ахматова читала М. Цветаевой [1242] , не названа; слова «Поэма-реквием о Гумилеве» не должны смущать — это явно конспиративная запись, хотя и неясно, читала Ахматова «Реквием» или только говорила о нем). Стихи о Париже — это потрясшее Эренбурга «Когда
1234
Мандельштам Н. Я.Вторая книга. М., 1990. С. 390; Кузин Б.Указ. соч. С. 637.
1235
В московской записной книжке Эренбурга за 1940 г. (РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 388) есть и адрес, и телефон Ахматовой; среди подневных записей о встречах и событиях, в частности во время поездки в Ленинград, упоминаний о встречах с Ахматовой нет.
1236
«Из шести книг: Стихотворения Анны Ахматовой» — подписана к печати 8 мая 1940 г. и уже 29 октября изъята.
1237
Книги и рукописи в собрании М. С. Лесмана. М., 1989. № 2620.
1238
Книгой этой Эренбург дорожил. Когда в октябре 1941-го его спешно вместе с Совинформбюро эвакуировали в Куйбышев, он обратился к журналисту М. Е. Шугалу с просьбой позаботиться о брошенной квартире — спасти книги, прежде всего с самыми дорогими ему автографами. В коротком списке их авторов из живых русских поэтов была названа только Ахматова наряду с Маяковским, Есениным, Брюсовым (Пастернак не назван; книг с автографами Мандельштама не было). См.: П2. С. 296.
1239
РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 388. Л. 70 об. Сравнительно с другими это подробная запись. В мемуарах она приведена не полностью и, для ясности, исправленной: «5 июня. Вечером была Анна Андреевна. „Не нужно ничему удивляться“» — ЛГЖ. Т. 2. С. 279. Прочитав слова Ахматовой в рукописи Эренбурга, А. Твардовский, печатавший мемуары в «Новом мире», 5 апреля 1962 г. написал ему: «Слова Ахматовой: „Ничему не нужно удивляться“. Вы уверены, что она не против опубликования их?» Эренбург ответил 10 апреля: «Я совершенно с Вами согласен, что нужно спросить мнение Анны Андреевны — не возражает ли она против опубликования ее слов, что я и сделаю». Поскольку эти слова Ахматовой были напечатаны в журнале, значит, она не возражала.
1240
ЛГЖ. Т. 2. С. 265–266.
1241
В частности, 31 мая 1941 г., беседуя с Ю. Тыняновым, на вопрос, когда начнется война, Эренбург ответил: «Недели через три» — см.: Каверин В.Поиски жанра // Воспоминания об Илье Эренбурге. М., 1975. С. 42 (Каверин датирует разговор 1 июня 1941 г.; мы его датируем по записной книжке Эренбурга: РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 388).
1242
Встречи с прошлым. Вып. 3. М., 1978. С. 415.
1243
ЛГЖ. Т. 2. С. 265–266. Читая эти стихи в 1963-м гостям, Ахматова подчеркнула: «Эти стихи любит Эренбург» ( Готхарт Н.Двенадцать встреч с Анной Ахматовой // Вопросы литературы. 1997. № 2. С. 273).
1244
РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 388. Л. 7 об.
1245
См. ниже, в главе «Эренбург и Мандельштам».
Долгие годы привязанный к новому [1246] в искусстве, боготворивший Пастернака и восхищавшийся ранним Маяковским, в это тягостное для него время Эренбург нашел наиболее созвучный своему душевному состоянию и мироощущению отклик там, где прежде вряд ли ожидал найти, — в стихах «петербургских поэтов». Если бы в 1941 году издали новый «Весенний салон поэтов», то Ахматова и Эренбург оказались бы среди тех немногих авторов, кто, и ощутив кошмар советского террора, не мог обойти молчанием «падение Парижа» и варварские бомбардировки Лондона [1247] . Но в отличие от. 1918 года их стихи уже не были стилистически полярными (поэзию зрелого Эренбурга отличает сдержанная сила — то, что было свойственно Ахматовой изначально).
1246
Н. Я. Мандельштам употребляет в этой связи выражение «страстное новаторство»; см.: Мандельштам Н. Я.Вторая книга. М., 1990. С. 391.
1247
Помимо стихов Ахматовой «Когда погребают эпоху…» и «Лондонцам» (напечатано впервые в ее ташкентской книжке 1943 г.), цикла Эренбурга «Париж, 1940» и стихов 1940–41 гг. здесь могут быть еще названы «Осенние прогулки» Н. Тихонова и посвященный Эренбургу цикл О. Берггольц «Европа. Война 1940 года» (одному Эренбургу удалось напечатать свои стихи до начала войны с Германией).
Через 17 дней после московской встречи Эренбурга и Ахматовой началась война (как оказалось, период самых душевных отношений Ахматовой и Эренбурга). В конце сентября 1941 года А. А. была эвакуирована из уже блокированного Ленинграда; в ее заметках «Коротко о себе» читаем: «До мая 1944 года я жила в Ташкенте, жадно ловила вести о Ленинграде, о фронте» [1248] . Жившая тогда в Ташкенте поэтесса С. А. Сомова свидетельствует:
«В Ташкенте Ахматова не только читала, но я бы сказала — и изучала антифашистскую публицистику Ильи Григорьевича Эренбурга. Я тогда работала в Союзе писателей, и Анна Андреевна просила меня брать для нее в библиотеке Союза газеты со статьями Эренбурга (прежде всего, „Красную звезду“, а также газету Среднеазиатского военного округа „Фрунзевец“, которая перепечатывала большинство его статей из центральных газет). Ахматова высоко ценила „злоостроумную“ (ее фраза) русскую речь Эренбурга, называла его прекрасным поэтом» [1249] .
1248
Ахматова А.Стихотворения. М., 1961. С. 9.
1249
Письмо автору от 26 февраля 1985 г. В. Д. Берестов подтверждал это отношение к публицистике Эренбурга в том ташкентском кругу: «Ну, и конечно, у всех на слуху была публицистика И. Г.» (запись беседы 21 августа 1986 г.). Отметим, что в газете «Фрунзевец» 26 декабря 1941 г. было напечатано коллективное письмо писателей «Не простим этого никогда», подписанное и Ахматовой. Военную работу Эренбурга Ахматова не забывала; в сентябре 1960 г. ленинградский писатель И. Я. Бражнин записал свою беседу с Ахматовой: «Мы говорим некоторое время о работе писателя тех военных лет. Заговорили, естественно, об Илье Эренбурге, о прекрасных его военных очерках…» (Новый мир. 1976. № 12. С. 239).
Среди тысяч писем к Эренбургу (в большинстве от незнакомых людей), пришедших в военные годы, процент писательских — невелик, но спектр имен был очень широк: от Ахматовой до Грибачева [1250] . Известно, что А. А. не слишком любила писать письма («Не осуждайте меня, — просила она Пастернака в 1952 году, — ведь я не пишу никому никогда» [1251] ); она бралась за перо в случае крайней необходимости (скорее не для себя, а для друзей). Первое ее письмо Эренбургу из Ташкента — тоже деловое, но в тоне его, форме обращения и заключительной строчке ощущается сердечность. Содержание же письма — просьба помочь Ксении Некрасовой. Вот ташкентское свидетельство С. А. Сомовой:
1250
Это подчеркивал и сам Эренбург в мемуарах — см.: ЛГЖ. Т. 2. С. 328–329.
1251
Литературное наследство. Т. 93: Из истории советской литературы 1920–1930-х годов. М., 1983. С. 653.
«Появилась Ксения Некрасова в своем лохмотьевом пальто и с котомкой, полной интереснейших стихов, пришла к Ахматовой и сказала: „Я буду у вас ночевать“. Вы, мол, на кровати, а я на полу, только дайте мне свой матрасик. Потом она попросила одеяло, потом — подушку, и Ахматова ей все отдавала. „Ну что ж, — говорила Анна Андреевна, — Ксения считает, что если она поэт — ей все можно. А она — поэт“. Потом Ксения покусилась на кровать Анны Андреевны, и не знаю, чем бы все это кончилось, если б она не нашла себе более удобного жилища… Она была святая в неукротимой преданности своему стихотворству и в кочующем, странническом образе жизни» [1252] .
1252
Сомова С.Мне дали имя Анна: (Анна Ахматова в Ташкенте) // Москва. 1984. № 3. С. 188.
Чтобы помочь Некрасовой, Ахматова и обратилась к Эренбургу, равно учитывая и его преданность поэзии, и его тогдашние возможности первого военного публициста [1253] :
«15 августа 1943.
Посылаю Вам стихи Ксении Александровны Некрасовой, Мне они кажутся замечательным явлением, и я полагаю, что нужно всячески поддержать автора.
Стихи, Некрасовой уже появлялись в журналах до войны. По эвакуации она попала в горы, на рудники. Потеряла ребенка. Муж сошел с ума и терроризирует ее. Сама она на границе всяких бед.
Не знаю, что можно для нея
Конечно, самое лучшее было бы напечатать стихи Некрасовой в журнале или газете — Вам виднее.
Пожалуйста, передайте мой привет Любови Михайловне
Надюша целует вас обоих.
1253
РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 1243. Л. 1. С некоторыми сокращениями и исправлением опубликовано: Встречи с прошлым. Вып. 5. М., 1984. С. 348. Ответ Эренбурга не сохранился.
1254
Так называлась тогда столица Киргизии.
1255
В 1944 г. Кс. Некрасову вызвали в Москву (пропуск, выданный ей 30 мая 1944 г., см.: РГАЛИ. Ф. 2288. Оп. 1. Ед. хр. 50). По свидетельству С. А. Сомовой (письмо автору от 1 июня 1986 г.), Некрасова говорила ей, что вызов организовал Эренбург.