Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)
Шрифт:
Эренбург начал писать роман в апреле 1927 года; писал легко, с удовольствием. Уже в майских письмах он сообщает друзьям о новой работе («Я с горя засел за сатирическую повесть. Еврейское утешение!» [318] , «Начал роман „Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца“— современность с талмудической точки зрения. Кажется, весело» [319] ). К июлю 1927 года, когда Эренбург с женой уехал отдыхать в Бретань, роман был доведен до середины. «Здесь надеюсь кончить, — сообщалось 25 июля в письме к Е. Полонской из Бретани. — Он, вероятно, тебе понравится. Для чего окружал себя хасидами, талмудистами и пр. Это — современность глазами местечкового еврея. Метод осмеяния — чрезмерная логичность» [320] . Закончить работу над книгой в Бретани не удалось — кажется, впервые Эренбург вместе с друзьями (Савичи, Р. Якобсон, Лидин) провел беззаботные и веселые каникулы, и самая их атмосфера, искрящаяся остроумием, розыгрышами вперемежку с политическими дискуссиями и литературными
318
П1. С. 536.
319
Там же.
320
П1. С. 543.
321
Там же. С. 546.
Эренбург не делал тайны из своей работы и написанные главы новой книги обычно давал читать друзьям. В сентябре — октябре 1927 года он встречался в Париже с И. Э. Бабелем и, надо думать, познакомил его с «Лазиком». Прямого влияния Бабеля в романе нет, но нельзя не заметить, что стиль монологов Лазика Ройтшванеца ориентирован на языковую систему Бабеля.
«Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца», законченная в октябре 1927 года, оказалась далеко не веселым романом о том, что маленькому человеку нет счастья и покоя, а если он к тому же еще и еврей, то нет и места на земле. Скептицизм в прозе Эренбурга неизменно имел сентиментальную окраску, что не лишало сатирические стрелы его книг убойной силы. У приключений несчастного Лазика в каждой стране было свое лицо и своя горечь. Надо отдать должное остроте и проницательности сатиры Эренбурга. Ведь если говорить только о советских главах, то за десятилетие до 1937 года он изобразил отлаженную машину, превращающую созданные из ничего доносы во вполне реальные сроки тюремного заключения; за много десятилетий до хлопкового и прочих громких советских уголовных дел показал образцовое хозяйство, в котором поголовье кроликов неуклонно росло лишь на бумаге; описал заботу государства об идеологической девственности его граждан, показав, как из Центра по всем городам и весям шли списки книг, подлежащих уничтожению; наконец, он поведал о сообществе литераторов-бдистов, мечтающих уничтожить всех прочих писателей, чтобы издавали и читали только их. Система тотального надсмотра, которой предстояло еще многие десятилетия бездарно проматывать природные ресурсы и подавлять человека, увидена и изображена Эренбургом зорко и без иллюзий.
Рукопись законченного романа была отослана в московское издательство «Круг», но оно не решилось печатать роман. В январе 1928 года Эренбург издал книгу небольшим тиражом в Париже (оформление Л. М. Козинцевой и приятеля Эренбурга, польского архитектора Сеньора). Однако это издание к распространению в СССР было немедленно запрещено. Один экземпляр парижского издания Эренбург отправил Н. И. Бухарину, надеясь, что его веселый характер поможет одобрить книгу.
«Мне думается, — писал ему Эренбург, — что она должна Вам прийтись по вкусу. Ежели я не ошибаюсь в этом, Главлит не хочет пропускать эту книгу. Я вспоминаю, что „Хуренито“ тоже вышел благодаря Вашему отзыву, и поэтому Вам пишу касательно „Лазика“. Я не прошу Вас об исключительной мере. Но если Вы найдете запрет несправедливым, Вам легко будет снять его: предисловием или как-нибудь иначе» [322] .
322
Там же. С. 559.
Может быть, в иное время Бухарин и принял бы новую книгу Эренбурга, но теперь, в пору острой схватки со Сталиным, ему было не до похождений бедного Ройтшванеца, скорее грустных, нежели веселых. Более того — они вызвали у него враждебную реакцию, и Бухарин высказался о книге походя — крайне резко и абсолютно однозначно: он назвал ее не только «зеленой скукой для мертвых людей», но даже «безыдейной, скучной, совсем неправдивой в своей односторонности литературной блевотиной» — это было напечатано в «Правде» 29 марта 1928 года в статье Бухарина, посвященной приезду Горького из Италии в СССР. Отметим, что в своих программных выступлениях 1928 года Бухарин ставил масштабные идеологические задачи. Создание книги о судьбе местечкового еврея в пору жесточайших социальных потрясений не вписывалось в этот масштаб как в силу идеологических концепций Бухарина, так и по причине его личных пристрастий в литературе. Отсюда несдержанность реплики.
В 1934 году бывший член Политбюро, а тогда главный редактор «Известий» Н. И. Бухарин напечатает в газете статью Карла Радека «День второй Ильи Эренбурга», посвященную одобренному Сталиным новому роману писателя. В этой статье Радек вернется к «Бурной жизни Лазика Ройтшванеца», назовет ее «великолепной в своем роде книгой», которую «можно считать завершением первого периода литературной деятельности Эренбурга, ибо она лучше других рассказала, что не позволило Эренбургу стать в наши ряды». Радек назвал это «что»:
«Илья Эренбург, в котором великие подвиги нашей революции находили живой отклик, который великолепно чуял горячий темп нашей жизни, нашу живучесть, не видел, куда идет страна. И поэтому он метался между заграницей и Советским Союзом, создавая талантливейшие, но порочные книги, лишенные понимания того, куда идет первая пролетарская страна».
В 1934 году считалось, что Эренбург наконец-то
323
П1. С. 566.
Понятно, что этот запрет оставался в силе и после смещения Бухарина с высоких постов, и после того, как имя его было проклято и растоптано сталинскими калачами. По неизъяснимой прихоти истории первая публикация «Бурной жизни Лазика Ройтшванеца» в СССР стала возможна лишь через год после реабилитации Н. И. Бухарина — в 1989 году.
В мемуарах Эренбурга «Люди, годы, жизнь» есть неожиданное свидетельство о том, как в 1934 году на даче Горького под Москвой после общего разговора за столом члены сталинского Политбюро (Сталина на встрече не было) подходили к Эренбургу и заговаривали с ним именно о «Лазике». Калинин, Ворошилов и прочие хвалили книгу, но осуждали ее за… антисемитизм; Каганович книгу не хвалил и осуждал ее автора за… еврейский буржуазный национализм [324] . (Этот эпизод советская цензура, естественно, вымарала из воспоминаний Эренбурга.)
324
ЛГЖ. Т. 2. С. 45.
В советской печати о «Лазике» не было ни одной статьи, ни одной рецензии, роман не упоминался даже в книгах и обзорных статьях о творчестве Эренбурга. Широкая советская публика узнала о романе в марте 1963 года из выступления секретаря ЦК КПСС Л. Ф. Ильичева, посвященного «разоблачению» мемуаров «Люди, годы, жизнь». Оспаривая очевидное утверждение Эренбурга о том, что при Сталине в СССР подавлялась свобода творчества, Ильичев сказал:
«И. Эренбург не испытывал ограничений в изложении своих взглядов… Он волен был в повести „Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца“, изданной в Берлине в 1928 году
325
Правда. 1963. 10 марта.
Эти слова задели Эренбурга, и не пытавшегося в 1962 году включить «Лазика» в свое собрание сочинений — по причине полной цензурной непроходимости. Более того, рассказывая о 1927 годе в мемуарах «Люди, годы, жизнь», Эренбург ни словом не упомянул свой запрещенный в СССР роман (это был характерный для него политический прагматизм — изданию романа не поможешь, а даже упоминание о нем в мемуарах цензура все равно изымет).
Март 1963 года прервал работу Эренбурга над шестой книгой мемуаров, и он возобновил ее лишь после личной встречи с Хрущевым в августе, когда получил гарантии, что никакой цензуры над ним не будет. Вот тогда в 15-й главе мемуаров об антисемитской кампании 1949 года против «космополитов» и появился неожиданно для читателя рассказ о романе «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца». (После речи Ильичева тема романа о Лазике была предана гласности, и автор счел себя обязанным объясниться с читателями.) Вот этот рассказ:
«В конце двадцатых годов я познакомился на Монпарнасе с еврейским писателем из Польши Варшавским, с его друзьями. Они мне рассказывали смешные истории о суевериях и хитроумии старозаветных местечковых евреев. Я прочитал сборник хасидских легенд, которые мне понравились своей поэтичностью. Я решил написать сатирический роман. Герой его гомельский портной Лазик Ройтшванец, горемыка, которого судьба бросает из одной страны в другую. Я описал наших нэпманов и захолустных начетчиков, польских ротмистров эпохи санации, немецких мещан, французских эстетов, лицемерных англичан. Лазик, отчаявшись, решает уехать в Палестину; однако земля, которую называли „обетованной“, оказывается похожей на другие — богатым хорошо, бедным плохо. Лазик предлагает организовать „Союз возвращения на родину“, говорит, что он родился не под пальмой, а в милом ему Гомеле. Его убивают еврейские фанатики. Моего героя западные критики называли „еврейским Швейком“. (Я не включил эту книгу в собрание моих сочинений не потому, что считаю ее слабой или отрекаюсь от нее, но после нацистских зверств опубликование многих сатирических страниц мне кажется преждевременным)» [326] .
326
ЛГЖ. Т. 3. С. 120. Последняя фраза совершенно в духе Эренбурга: признание, что книга не включена в собрание сочинений из-за опасения цензуры, было цензурно непроходимо, а так читателям стало известно, что автор от своего романа не отказывается… 13 ноября 1966 г. литературовед Е. И. Ландау записал сказанные ему слова Эренбурга — о его сожалении, что не имел возможности включить в собрание сочинений «Бурную жизнь Лазика Ройтшванеца»: «Этот роман представляется мне удачным: язык героя постепенно обрастает материалом его жизни, становится цветистым» (архив автора).