Обагренная Русь
Шрифт:
Бросив откатившегося к обочине мужика, сотник приблизился к Матфею:
— Что делать будем, отче?
— Езжайте, как ехали, — сказал митрополит и забрался под полсть.
— Трогай! — послышалось впереди.
«Хорошо бы на Кира взглянуть, — досадовал Матфей, — я бы ему выговорил».
Скоро на дороге стали попадаться беглецы. Люди шли со скарбом на плечах, гнали перед собою скот.
Показалась и первая деревенька, являвшая собою скорбное зрелище. На склоне холма стояли сгоревшие срубы, тут и там курились над пепелищем горькие
Вокруг Москвы остались одни уголья, но городские стены были почти не повреждены. На городницах толпился вооруженный народ.
С холма к обозу подскакал всадник в малиновом кафтане, резко осадил коня. Сотник выехал ему навстречу. Недолго поговорив, они разъехались, и обоз беспрепятственно втянулся в раскрывшиеся ворота.
Остановились посреди площади. Митрополит сошел с возка, засеменил, окруженный служками, через плотную толпу к указанной сотником избе. Люди падали на колени, крестили лбы. Матфей рассеянно благословил их.
На крыльце произошло движение, воины подались в стороны, и митрополит оказался лицом к лицу с князем Юрием.
«Так вот ты каков», — подумал Матфей, вглядываясь в его лицо и пытаясь определить по нему сходство со Всеволодом. Но отцовские черты были в Юрии почти неуловимыми. И смуглым цветом кожи, и темными волосами, и свободным разлетом черных бровей он больше походил на мать. Вот только разве в прищуре серых глаз сквозила Всеволодова лукавинка.
Юрий опустился на колени, приложился теплыми губами к руке митрополита. Матфей перекрестил его, приподнял и поцеловал в уста.
— Рад видеть тебя, сын мой, в добром здравии, — сказал он обычную в таких случаях фразу, вкладывая в нее особую нежность и теплоту.
Вечером обрадованные своим спасением московляне угощали митрополита и князя на славу и от всей души. Хоть и на бойком месте стояла Москва, а чтобы сразу нагрянуло столько важных гостей, случалось нечасто.
Окруженный всеобщим вниманием, разомлевший от обильных яств и от крепких медов, но еще больше от
недавно одержанной победы, Юрий рассказывал Матфею, как, возвращаясь от Твери, столкнулся на Дрезне с Изяславом.
— Вот ведь что князья-то выдумали: ушло-де наше войско к Новгороду, так не поживиться ли легкой добычей, — говорил он, расслабленно откинувшись на лавке и обводя присутствующих блестящим взором. — Куды было им смекнуть, что мы так быстро управимся со Мстиславом. Константин от Твери повернул к себе на Ростов, а я с Ярославом прямехонькой дороженькой повел свою дружину на Москву. Вроде бы мы уж и дома, а тут — смерды при дороге: спаси, княже, неведомые люди зорят наши гнезда... Пронюхав про нас через лазутчиков, Кир вовремя убрался, а Изяслав замешкался, так мы половину его дружины вырубили — впредь потеряет охоту хаживать во владимирские пределы. Самого-то Изяслава тоже едва не взяли, дружинник мой Веселица так и висел у него на хвосте, да не той дорогой пошел, завяз в болоте...
Не довелось Юрию схватиться с новгородцами у Твери, так хоть здесь ему посчастливилось.
— А ты за какой надобностью поспешаешь к отцу, отче? — поинтересовался он у митрополита.
Матфей всей правды открывать ему не стал, сослался на то, что дело у него к епископу Иоанну.
— Батюшка будет тебе рад, — кивнул Юрий и дальше распространяться с вопросами не стал.
Зимой темнеет быстро. Князья и бояре отправились на ночлег по своим избам, но дружинники и вои еще долго сидели у костров за воротами у крепостного вала—в городе разводить огонь было опасно: кто коня своего расчесывал, кто правил на оселке притупившийся меч, а кто просто разговаривал с соседом.
Егорка с любопытством переходил от костра к костру — то здесь присядет, то там. Уж очень хотелось ему встретить хоть одного знакомого.
А на ловца, говорят, и зверь бежит. У самого большого огня, сбившись в кучу, грелись боголюбовские пешцы. Егорка подошел, присел на корточки, стал слушать, как тешил своих товарищей байками веселый горбун.
— Ты, Крив, ври, да не завирайся, — тут перебил кто-то горбуна. — Сроду я не поверю, чтобы взял тебя
в свою дружину Роман, а что оберегал ты его от ляхов под Завихостом — так и вовсе брехня.
— Да я хоть на кресте побожусь, — возмутился Крив. — Экой ты молодой, Прокоп, а веры в тебе ни во что нет. Чего ни скажи, все не так. А сам, поди, и меча-то из ножен еще не вынимал, разве что накрошить капусты. Видел я, как вчера удирал ты от Изяславова конника, а того и не ведаешь, что ежели бы не моя стрела, так сегодня не сидел бы ты у огня и не слушал моих баек...
Знакомое имя насторожило Егорку. Стал он приглядываться к молодому пешцу и понял, что не ошибся. Не зря разыскивал он по стану своих земляков. Один сыскался-таки.
Прокоп заметил устремленный на него Егоркин взгляд и сам несколько раз посмотрел на него со вниманием.
— Погоди-ко, погоди, — вдруг отвлекся он от рассказа горбуна и встал, раскинув руки. — Ты ли это, Егорка?
Егорка тоже вскочил и кинулся к Прокопу. Поздоровались они в охапочку и ну бить друг друга по плечам и по груди да приговаривать:
— Прокоп!
— Егорка!
— Ну и здоров же ты!..
— Да и тебя не узнать!..
Выходило так, будто и не лежала между ними давняя обида. Стали вспоминать Луку, как учил он уму-разуму шаловливых чад.
— Жив ли старче? — спросил Егорка.
— А куды ж ему подеваться, — ответил Прокоп. — Не шибко много времени-то прошло, как увез тебя в Киев митрополит. А я вот, вишь ли, мечом перепоясался, — добавил он с гордостью.
Признаться, Егорка ему позавидовал. На долговязом Прокопе и кафтан и сапоги сидели ладно. Лицо обветрено, опушено ранней темной бородкой. Егорка в своей шубейке и торчащей из-под нее ряске выглядел неказисто.
— Эй, знакомцы! — позвал их Крив. — Будя вам на ветру шептаться, ступайте к костру.