Оберон - 24. Трилогия
Шрифт:
— Через вашу заставу все проходят? — заинтересовался я.
— Проходят, — согласился Вакула, — только они могли уже уйти, тревогу селяне подняли слишком поздно: за сутки можно до города добраться.
— Значит, они городские? — спросила Катя.
— Скорее всего. Только в городах может завестись такая погань.
— Не любите город?
— Отчего же, в городе хорошо. Я имею ввиду, затеряться там легче, как крысам. У нас все на виду, каждый, как на ладони, все отличные парни!
Я видел, какие они отличные!
Надо сказать, никто из них не заинтересовал её, я даже облегчённо вздохнул, что не укрылось от моей жены, она поняла меня и улыбнулась. Дело в том, что в бане у нас ничего не было: всё-таки устали мы за день скачки, а сейчас я уже отдохнул.
— Я слышал, вы непревзойдённые стрелки из лука, — между тем не переставал нас поражать своей осведомлённостью Вакула.
— Мы не обещаем поразить вас своей меткостью, — поскромничал я, — всё же целый день в седле…
— Ничего, покажете моим увальням, как надо тренироваться, что после целого дня скачки попадать в цель без промаха!
Вакула сделал знак, и нам принесли два лука, уже снаряжённых.
Мы внимательно осмотрели вооружение, убедившись, что у Микулы луки в гораздо лучшем состоянии. Похоже, эти луки стояли в оружейной комнате, пока начальство не узнало о нашем прибытии.
— Сейчас пристреляем, — сказала Катя, вставая в стойку. Я посмотрел на неё, и вздохнул, увидев, как она прекрасна, как ребята с восторгом уставились на неё.
Катя пустила стрелу, которая сразу попала в центр мишени. Все вокруг взорвались восторженными воплями.
— Тоник, хочешь, возьми мой лук, я расскажу о его особенностях.
Я посопел, возмущаясь: что я, сам не разберусь с луком? Забыв, как опозорился в прошлый раз.
На этот раз я внимательно осмотрел свой лук, примерился, растянул, отпустил, изучая его особенности, и только после этого наложил стрелу и выстрелил. Я решил немного попижонить, и выбил Катину стрелу из мишени.
Ребята недовольно загудели. Мне стало досадно, я не понял, чего они хотели. Чтобы моя стрела ушла в молоко?
Катя решила взять реванш, и тоже выбила мою стрелу. Я отдал лук ближайшему воину, сказав, что проиграл.
— Тоник, перестань! — сердито прошептала Катя, — Что ты, как маленький? Лучше бы поучил их сабельному бою.
— Катя, пойдём отдыхать, завтра нам ещё целый день скакать.
— Да, — вздохнула Катя, — извините, но нам надо отдохнуть, — обратилась она к опечаленным зрителям.
Когда мы пришли в светёлку, на столе уже стояла крынка молока и краюха свежеиспечённого хлеба.
— Ой, какая прелесть! — восхитилась Катя, попробовав молоко с хлебом.
Я тоже попробовал, что-то зашевелилось в памяти от знакомого вкуса. Я встретился со своей женой взглядом, и она улыбнулась:
— Кто-то говорил, что устал! Ишь, как глазки загорелись! — я осторожно обнял её, ласково
Подхватив её на руки, понёс на кровать, удивляясь про себя, какая она стала лёгкая. Ещё совсем недавно с трудом удерживал её на руках, а теперь Катенька показалась мне невесомой. Я даже не спешил её отпускать, прижав к себе. Катя счастливо хихикала. Я тоже был счастлив.
…- Мой! — шептала Катя, взяв мою голову в свои нежные ладошки и разглядывая меня, — Ты знаешь, какой стал красивый? — Она провела рукой по моей голой спине, отчего по коже пробежала волна трепета.
— И не такой уже костлявый, сильный! Хорошо, здесь нравы строже, чем у нас, иначе не успевала бы отгонять от тебя девчонок!
— Ты мне льстишь, — шептал я в ответ, — красивее тебя я никого в жизни не видел! Все ребята при виде тебя падают в обморок, или застывают на месте! Я… — я хотел сказать, что ревную, но передумал, — я люблю тебя, Катя, по-настоящему люблю, и это не слова!
— Тоничек, а я уже говорила тебе, что ты часть меня, я просто задыхаюсь от любви, от желания. Давай ещё…
На другой день, после завтрака, Вакула проводил нас до ворот, спросив, всем ли мы довольны.
Мы чистосердечно поблагодарили гостеприимного Вакулу, особенно за молоко и хлеб.
— Мы корову держим, — улыбнулся Вакула, — и пекарня своя. Ребята сами спекли для вас каравай, подоили корову! Очень уж ты красива, Лада! Ратибору все завидуют белой и чёрной завистью.
Тепло простившись с Вакулой, мы поскакали в город. Теперь на нашем пути был только один постоялый двор, дальше нет селений. Наверно, есть какие-то хутора, но нам было неудобно об этом спрашивать.
Дорога до постоялого двора была такая же, как и предыдущая, только пару раз мы пересекли замёрзшие речки, через которые были перекинуты мосты, да однажды нагнали обоз, который повернул на наш тракт с просёлочной дороги. С обозом даже ехала охрана.
Увидев нас, обозники торопливо уступили дорогу, когда же мы приблизились, сняли шапки и низко поклонились.
До постоялого двора, где мы дали отдых лошадям, ничего не произошло.
Хозяин с дочкой, стреляющей в меня огромными синими глазами, накрыл нам на стол, в маленькой комнатушке, для господ. Мы не возражали, всё равно никого не было.
— Хозяин, седмицу назад, или раньше, может, позже, не останавливался у тебя кто-нибудь подозрительный? — спросил я.
— Подозрительный? — переспросил хозяин, назвавшийся Перваком, — Тут все подозрительные… кроме вас, конечно, бояричи, — поправился он, — Но были, были. Один мне не понравился, не нашей породы, чёрный, горбоносый, с ним был мальчишка лет семнадцати — восемнадцати, славянин.
Мы с Катей посмотрели друг на друга, решив для себя сделать зарубку на носу. На всякий случай.