Обезьяна приходит за своим черепом
Шрифт:
Было у него какое-то неясное чувство (хотя и не произошло ничего нового), что Курт играет какую-то непонятную роль в этом проклятом и обречённом доме. Какую же? Курцеровского шпиона или же... И вдруг, совершенно непонятно почему, он вспомнил о Войцике. Он даже остановился. «Что за чёрт!» Но Войцик предстал перед ним весь, со своим четырёхугольным лицом в ржавых пятнах, резкой, раздражающей чеканной речью, с тяжёлым взглядом, которого вынести он не мог, и, наконец, с тем ужасным спокойствием, от которого сразу Ганке становилось нечем дышать. И вот он снова ходил по саду, сжимая в кармане небольшой воронёный
Когда стемнело, он не выдержал и пошёл к Курту.
Наружная дверь была открыта. Болталась красная занавеска, исписанная могучими, роскошными розами, а за ней слышался беспрерывный тихий гомон пели птицы. Ганка подождал и постучал пальцем о косяк.
— Да, да, — ответили ему из комнаты.
— Можно? — спросил Ганка, осторожно отдёргивая полог.
— Пожалуйста, пожалуйста, — ответили ему.
Он вошёл.
Курт сидел около скверного, зеленоватого зеркальца и брился. Лезвие так и порхало в его больших пальцах. Через каждую минуту он наклонялся, смотрел в зеркало и осторожно сбрасывал пену. На Ганку Курт и не посмотрел. Тогда Ганка взял табурет и сел. Маленький столик около него весь сверкал парфюмерным стеклом. Во-первых, здесь зеленели флаконы с какими-то духами, и особенно выделялась одна толстая, узорная пробка с петухом на вершине; во-вторых, тускло лоснилась плоская банка из массивного, гранёного, грубого стекла под хрусталь; в-третьих, сверкал стаканчик с какой-то ярко-красной массой, с бриллиантином, наверное.
— Ну? — спросил Курт, щурясь перед зеркалом. — Были вы у господина Гарднера?
— Был, — ответил Ганка и вдруг спросил: — Долго вы работали у Курцера?
Курт сбросил в тазик бурую пену.
— А я и сейчас работаю у него, — ответил он спокойно. — Ведь это, — он сделал круглый жест, очерчивая им всю комнату, — считай, уже все его. Я-то ведь вижу, куда дело клонится.
В клетке тонко и пронзительно крикнула какая-то птичка.
— Он, кажется, любит птиц? — спросил Ганка.
— Что любит? — зачем-то переспросил Курт. — Ах, да, птиц-то? Любит, любит! Птиц-то он, точно, любит. Вот заказал дрозда принести. Сейчас я ходил западню ставить.
— Какого дрозда? — спросил Ганка.
— А чёрного дрозда, — мирно объяснил Курт, смотря в зеркало. — Мы сегодня пойдём с Гансом к оранжерее, там сейчас самый лов.
— К оранжерее? С Гансом? — донельзя удивился Ганка. — Это после того, как профессор...
Курт несколько насупился и вздохнул.
— Да, да, — сказал он прочувствованно. — Бедная госпожа Мезонье! Профессора я уже не жалею. Раз его нет, так и жалеть некого. А госпожу Мезонье...
И так помрачнел, что казалось, вот-вот всхлипнет.
— Очень жалеете? — иронически спросил Ганка.
— Очень! — печально кивнул головой Курт. — Уж так жалею, уж так я её жалею...
— Курт, что вы валяете дурака! — крикнул Ганка. — Вы думаете, я не вижу этого? Благодетель! Жену он жалеет! Он пойдёт с Гансом чёрт знает кому ловить дрозда! Это тогда, когда ещё тёплый труп профессора лежит в доме...
— Извините, не чёрт знает кому, — поправил солидно Курт, — а самому господину полковнику. И потом, дорогой, ну зачем
Ганка приложил руку ко лбу. Голова у него гудела.
— Вы нарочно издеваетесь надо мной, — сказал он глухо. — Бог знает, зачем это вам нужно? Отчего ни на один мой вопрос вы не хотите ответить прямо?
Курт положил бритву и обернулся к Ганке.
— Ну, вы мне ответите на один мой вопрос? — спросил он, улыбаясь.
— Пожалуйста! — гневно фыркнул Ганка.
— Так вот: какого дьявола вам от меня нужно?
— Мне? — опешил Ганка.
— Да, вам! От меня? Какого чёрта? Скажите!
Ганка растерянно молчал.
— Что вы пристаёте ко мне? С каких пор я знаком с профессором? Как я знаком? Что мне говорил профессор? Почему говорил? С какого времени я знаком с Курцером? Почему знаком? Любит ли Курцер птиц? Почему любит? Какую птицу я ему пойду ловить? С кем пойду? Когда пойду? Зачем вам это всё нужно? Какая причина вашей... ну, любознательности, что ли, я уж так скажу из деликатности?
Ганка растерянно молчал.
— Ну вот, видите, — сказал Курт, как бы подводя итог.
— Да, вы правы, правы, — сказал наконец Ганка. — Да, но дело-то вот в чём: я имею серьёзные причины так вас спрашивать. Очень серьёзные. Профессор вам доверял. Вот мне Ланэ говорил, что вы ему привезли какое-то письмо, потом профессор вас вызвал зачем-то ночью. Это всё даёт мне основание относиться к вам с доверием.
— Ну, а мне, сударь? — спросил Курт.
— Что?
— Вот вы только что сказали: «Это всё даёт мне основание относиться к вам с доверием», — но ведь не вы мне рассказываете о себе, а, наоборот, меня спрашиваете. Так уж позвольте тогда и вас спросить: ну, а мне-то что даёт основание вам доверять? И опять-таки, если вы мне доверяете, ну, тогда, пожалуйста, говорите. Я вас буду слушать.
Ганка молчал.
— Ну, вот видите, сударь, — повторил опять Курт, — о чём же нам тогда с вами говорить?
Он взял одеколон, аккуратно помочил платок и начал было примачивать левую, выбритую щёку.
— Но повторяю: я ничего не знаю, с полковником у меня никаких отношений нет. Да и, как вы сами должны понимать, не может быть. С профессором тоже никаких особенных разговоров не было. Просто я сидел около окошечка, увидел, что свет горит, ну и зашёл посмотреть, что там такое. Ну, а что касается всего прочего... честное слово, не помню даже, о чём вы меня спрашивали... Да, о птичках. Любит ли полковник птиц? Любит, очень любит. У него во всех комнатах клетки. Ну вот, кажется, и всё!
Он сделал ещё несколько взмахов бритвой, потом аккуратно вытер её ваткой, положил в футляр и встал. Подошёл к углу комнаты, открыл ящик и вынул оттуда какое-то несложное приспособление — моток верёвки, лёгонькие козлы, кусок сурового полотна, всё это в разобранном и свёрнутом виде.
— Видите, какой станок, — сказал он шутливо, — совсем как дыба. Правда? Вот мы сейчас это соберём, да и...
Ганка стоял молча. И вдруг пришло ему в голову что-то такое, что относилось к одиночке, к жёлтому свету угольной лампочки и разговору вдвоём о дыбе и о том, кто её перенёс. И, не отдавая себе отчёта зачем, он вдруг прочёл строчки, пришедшие к нему неведомо как и откуда: