Обитель подводных мореходов
Шрифт:
Непрядов подмигивал приунывшему минёру, давая понять: "Спокойно, Ванечка, не вешай нос и держи хвост морковкой! От командирского гнева до милости, как и наоборот, не больше одного шага..."
Ночью Непрядову разрешили пару часов отдохнуть. На это время не предполагалось никакой сложной штурманской работы. Лодка по-прежнему шла на глубине постоянным курсом и неизменной скоростью. Егор сдал прокладку остававшемуся на вахте минёру, записав в ходовой журнал координаты последней точки по счислению, и отправился в отсек электромоторов. По общему убеждению, это было самым тёплым и сухим местом на всей
Блаженно позёвывая и предвкушая приятный сон в тепле, Егор миновал жилой отсек, протиснулся боком между застопоренными, давно остывшими дизелями и, надавив на задрайку, отворил выпуклую крышку лаза в соседний отсек. Ровно гудели упрятанные в трюме под паёлами гребные электромоторы, громоздившиеся над ними короба станции управления, будто деревенские печки, дышали живительным теплом. Симочкин матрас притулился в тесном закутке по левому борту. Непрядов с облегчением рухнул на него, сунув под голову свёрнутую меховую куртку. Он глубоко вздохнул, потянулся и закрыл глаза, приготовившись провалиться в бездну сновидений. Монотонный гул моторов успокаивал и постепенно растворял сознание. Чуть вибрировал корпус. Было слышно, как тугие подводные струи шершаво лизали борта и днище лодки.
За соседней переборкой неожиданно раздался хлопок и тотчас возник какой-то неясный шум. Непрядов очнулся, стараясь понять, что случилось. Ещё через несколько мгновений раздались встревоженные голоса, топот ног. Сообразив, что в соседнем отсеке творится что-то неладное, Непрядов рывком вскочил на ноги. Он бросился к закрытой двери и начал ударами ладони торопливо выбивать задрайки. Дверь вскоре поддалась, и Егор шагнул через высокий комингс в полутемень кормового отсека навстречу откуда-то хлеставшей воде. Не успел снова захлопнуть дверь, как в неё напористо полез Хуторнов.
– Ты ещё зачем?!
– заорал на него Егор, стараясь выпихнуть обратно. Только матрос всё же ухитрился нырнуть ему под руку и таким способом проскочить в отсек.
Ругать настырного акустика было некогда. Егор принялся герметизировать дверь. Хуторнов тем временем вцепился в маховик аварийного клапана и стал его что есть мочи дёргать, стараясь открыть. Забившийся было с перепугу в угол отсека молодой торпедист Ворохов наконец-то пришёл в себя и начал акустику помогать. Клапан оказался закрученным на совесть и никак не хотел поддаваться. Потеряв терпение, Хуторнов даже матернулся. Наконец, застоявшийся воздух тугой волной шибанул по барабанным перепонкам. А вода тем временем продолжала прибывать, поднявшись уже выше колен. Не прошло и нескольких минут, как все трое оказались в ней уже по пояс. Подлодка начала давать дифферент на корму.
Цепляясь за трубопроводы, матросы льнули к переборке и с ужасом глядели на медленно поднимавшуюся тяжёлую воду. В мазутных пятнах, мутная, она лениво покачивала на своей отполированной поверхности разный отсечный хлам: ободранные доски, промасленную ветошь, чью-то старую ушанку.
Все трое молчали. Каждый из них уже бессилен был что-либо предпринять. Оставалось уповать на спасительное противодавление сжатого воздуха, который всё сильнее давил на
Впервые в жизни Егор так явственно осознал свою полную беспомощность, невозможность что-либо предпринять во спасение себя и других. Лишь последней искоркой надежды мелькнуло нечто крамольное для него, услышанное им ранее от деда: "Отче наш, Иже еси на небесех, да святится имя Твое... Да святится имя Твое..." И он ухватился за эту фразу как за спасательный круг, повторяя её снова и снова. Потому что продолжения молитвы не знал, впрочем, как не знал многое из того, чем жил его дед и все прочие предки духовного звания - вплоть до самого Непряда.
Егор уж и в мыслях не держал, что возможно какое-то чудо. Вероятно, не заслужил его. Только оно всё же случилось как бы не благодаря, а вопреки его разумению.
Забортная стихия так и не смогла одолеть. В какой-то момент силы оказались равными, и вода перестала прибывать, добравшись едва не до самых плеч.
Отплевываясь, Непрядов провел по мокрому лицу рукой. Он только теперь почувствовал леденящий душу озноб - не столько от холода, сколько от неминуемой, казалось бы, гибели, на грани которой все они только что находились. Егор понимал, что нельзя молчать, надо же двигаться, говорить, действовать. Только язык будто прилип к нёбу. Давление безжалостной рукой стиснуло голосовые связки. Пересилив собственную вяжущую омертвелость, Непрядов с трудом просипел беззаботным тоном, на какой только был способен:
– Давайте-ка, ребятишки, разберёмся, откуда водичка изволит быть.
Как бы оттаяв, зашевелился и Хуторнов.
– Ты что натворил, салага?!
– набросился он вдруг на торпедиста таким же сиплым натруженным голосом.
– Врезать бы тебе разок по фотографии... Какой же дурак на такой глубине открывает забортный клапан!
– А я что?
– пробовал с трудом, почти шёпотом оправдаться Ворохов. Из центрального дали команду.
– Из центра-ального, - передразнил акустик.
– У самого-то что на плечах: голова или задница с ушами?
– Ну, хватит базарить, - оборвал перебранку Егор, уже догадываясь, что произошло.
– Ворохов, а ну давай по порядку и без эмоций.
– Значит, я стою на вахте, - начал торпедист, запахиваясь полами насквозь промокшего ватника.
– Лучше бы вместо этого в гальюне сидеть, - вставил акустик, - толку бы от тебя там было больше.
Непрядов зыркнул на Хуторнова и тот попридержал "праведную злость".
– Так вот, стою, - продолжал Ворохов, - слышу, телефон звякнул. Беру трубку. А вахтенный офицер возьми, да и прикажи: пустить помпу на прокачку из-за борта - за борт. Ему-то виднее, что делать.
"И тот гусь хорош, - подумал Непрядов о Шаткове.
– Не мог тоже, бегемот упитанный, прежде на глубиномер посмотреть: конечно же магистраль забортной воды лопнула, как только этот салажонок открыл забортный клапан".
– Вот не поверите, товарищ лейтенант, - всё ещё горячился акустик.
– Я как знал, ну просто ушами чувствовал, что сейчас именно в кормовом что-то произойдёт. У меня на этот отсек всегда какое-то ненормальное чутьё. По звукам в переговорке уловил, что хлещет вода.