Обитель
Шрифт:
Галя бросила веточку обратно в чашку: надоела.
– Окончательное решение принял Ногтев. Они же назло всё делали: им трижды объявили о необходимости разойтись. Но они нарочно ходили под фонарями. Кто-то дал команду, и началась стрельба, причём красноармейцы стреляли вверх. В толпу стреляло только трое человек, я знаю их всех, ногтевские сподручные: одного, Горшкова, перевели с глаз подальше на один остров тут, другого в Кемь… Остался Ткачук только. Если б все красноармейцы стреляли в толпу – перебили бы политических поголовно, это было нетрудно.
Галя
“Тут уже про Галю из весную не скажешь”, – подумал Артём, скорей весело, чем напуганно.
– А потом они, – вспомнила Галя, – устроили голодовку с требованием вывезти их на материк. Их и вывезли, пожалуйста. Только я не думаю, что там им будет лучше – они здесь жили, как у Христа за пазухой. Всей работы – дров себе же нарубить на отопление дома. И того не хотели! Себе самим было заготовить дров – ниже достоинства. А жечь дрова, которые им другие заключённые нарубили, – нормально. Им хворост для варки пищи – и тот рубили, привозили, а они не гнушались! Оставалось только денщиков потребовать для конных прогулок по острову… Глупо это всё с их стороны, Тём.
…Раз “Тём” – то отчего б тогда совсем не расхрабриться: кажется, всё-таки можно.
– Говорят, что Ногтев несколько раз лично убивал одного или двух, сходящих с парохода, – сказал Артём, каждое слово произнося твёрдо, но будто бы вкрадчиво – словно оставляя себе возможность забрать любое из них, в случае, если они вызовут раздражение.
Галя, словно донельзя уставшая, пожала плечами:
– Как ты себе это представляешь? Знаешь, как тут называют слухи? Параша! Очень гадкое и точное слово. Выстрелил, наверное, один раз в воздух. Убивал!.. Может, и убил кого-нибудь когда-нибудь. Я не знаю, и никто этого не видел – ты не верь. Если кто видел – он в соловецкую землю зарыт… Да и где теперь Ногтев? Он нехорошо закончит, помяни моё слово.
“А ты – хорошо, Галя?” – едва не спросил Артём.
Даже так: Гала.
…После вечерней поверки в лагере он шёл в Йодпром.
Куковали кукушки вслед, но он не считал, сколько раз.
Так торопился, словно Галя уже ждала там.
Даже дороги толком не замечал – она с каждым днём становилась всё короче и короче: рукой подать, две тысячи метров, смешно, в один разбег можно взять.
Потом ужасно злился на учёных – те никак не хотели собираться и расстаться со своими свиньями.
– Несите их в лагерь, в свои кельи и спите там в обнимку со своей морской поросятиной, – вслух бубнил Артём, заперевшись в своей каморке: душевное возбуждение его было столь велико, что он ничем не мог заниматься.
Сухпай получил, высыпал его на пол и теперь строил башню из луковиц и консервов. Луковицы падали. Брал в руку, принюхивался к ним, они тоже пахли плотью, почвой, ядрёной жизнью.
Вконец озлившись на учёных, хотел уже запустить луковицей в стену, но остановил себя – вспомнил, как неделями ныл желудок от голода, и на запах прокисшей пшёнки
…Да, проходил тут случайно мимо больнички – почувствовал ужасный запах, даже пошатнулся, но через мгновение вспомнил: да это ж винегрет, который ел и млел, когда лежал там. Винегрет так пахнет!..
Резко поднялся, отправился к учёным.
Троянский чуть ли не на цыпочках выходил из кухни, прижал палец к губам:
– Тс-с! Они очень пугливые. Артём хмыкнул.
Троянский сунул ему в руки листок – всё тот же, с именами свинок, – чтоб Артём, наверное, всё-таки выучил за ночь все имена наизусть или как минимум повторил.
– Рыжий, Чиганошка, Чернявый, Желтица, Дочка и Мамашка, я помню, – сказал Артём.
– Нет, я там описал вкратце их приметы, вы ж не знаете, чем они отличаются, – сказал Осип. – А мы пробуем их называть исключительно по именам.
– А они вас? – спросил Артём.
Троянский не ответил – посчитал, наверное, что плоская шутка.
В проём дверей Артём увидел, что свинки лежат на большом подоконнике, видимо, принимали солнечные ванны.
– Вы с ними побольше разговаривайте, – предложил Троянский.
– А как же, – ответил Артём. – Я им стихи читаю, пою колыбельные. Анекдоты рассказываю…
Троянский быстро посмотрел на Артёма.
– Приличные, – добавил Артём.
– Никогда не замечал у вас привычки кривляться.
Артём пожал плечами: ему было всё равно.
“Как бы дал по лбу…” – подумал он почти равнодушно.
“…Ты уже Сорокину дал недавно”, – ответил сам себе.
…Учёные еле-еле ушли, с Артёмом традиционно не прощаясь.
Он подождал ещё минуту: может, кто-то остался? Увлёкся производством мармелада из водорослей.
Нет, тишина.
– А свиньи-то что? – всполошился Артём. – Так и лежат на подоконнике? А как замёрзнут? Обвинят в халатности.
Он поспешил на кухню, с размаху раскрыл дверь, перепуганные свинки, хоть и были на полу, но заполошно бросились друг к другу – напугались.
Им хотелось сбиться в одну кучу-малу, однако верхние совсем не хотели быть наверху и норовили забраться в самый низ, из-за чего у свинок ничего не получалось.
– А-а-а! – заголосил донельзя довольный Артём. – Стра-а-ашно!
Некоторое время любовался на животную кутерьму и суету, потом тихо прикрыл дверь.
Подождал с минуту, пока там всё притихнет, потом заново всё повторил, получая от этого совершенно упоительное мальчишеское удовольствие.
– А чего спи-и-им! – закричал, рванув на себя дверь: зверьё напугалось ещё пуще, куча-мала, как и в прошлый раз, не удавалась, страх был неуёмный, искренний, подвижный.
“Так и срок можно скоротать! – ликовал Артём, хохоча вслух. – Как бы только они не передохли от разрыва сердца все…”