Облака и звезды
Шрифт:
— Давай, Толька, давай — кто выше!
Я впервые видел ее такой веселой, такой радостной.
Это была совсем не та Ирина, которую я знал до сих пор. А она подплыла ко мне, встала рядом — вся в блестящих каплях, запыхалась, смеется.
— Толька, давай наперегонки, финиш — тот берег, вон та бочка, что торчит из воды. Ну, приготовились! Пойдем по команде «три»! — И она, не глядя на меня, уверенная, что я поплыву с нею, подняла вверх полные, загорелые, сильные руки, крикнула: — Раз, два, три-и! — и кролем поплыла
Голова ее то исчезала, то показывалась на поверхности, следом потянулись кипящие, пенистые струи. Минута, две — и она была уже возле ржавой бочки, встала на дно, оглянулась — и вдруг увидела: я не тронулся с места, не поплыл с нею… На лице Ирины появилось сначала недоумение, потом растерянность.
— Толик, — и голос ее стал незнакомым, хриплым, — Толик, почему ты не поплыл, а? Ты… ты не хочешь… быть со мной, да?
Я смущенно молчал: этот неожиданный призыв застал меня врасплох, я не готов был к встрече с ней — с такой новой, незнакомой мне Ириной, совсем не похожей на ту, которую я знал, к которой привык, которой восхищался…
А она стояла на том берегу, с отчаянием смотрела на меня, и лицо ее по-детски кривилось, дрожало от плача, горького, неудержимого, безутешного плача.
Возвращались мы с реки молча, как малознакомые, лишь изредка обменивались незначительными фразами, говорили о расписании новых лекций, о том, где бы достать какую-то дефицитную в то время «Физиологию мозга»…
Доехали до ее остановки на Юмовской улице.
Обычно я выходил здесь, провожал ее до дома, потом возвращался, чтобы сесть на ту же «марку» и ехать дальше. Но она вдруг быстро сказала:
— До свиданья, Анатолий, не провожай меня — тебе же ехать до Госпрома. Всего доброго! — И, спеша расстаться со мной, на ходу соскочила с трамвая.
С тех пор мы больше не виделись с ней, как раньше, — встречаясь на общих лекциях, коротко говорили: «Привет!», иногда добавляли две-три незначительных фразы. Былая Ирина ушла от меня навсегда. Осталась обычная студентка-сокурсница, одна из тридцати, которых было, как шутили наши ребята, «перепроизводство» на предпоследнем курсе биологического факультета.
— Кому Красильникову? — крикнула в окошечко девушка из адресного бюро.
Я подошел, взял узенький бланк-справку: Красильникова Ирина Николаевна, 1914 года рождения, проживала на улице Шекспира; дальше указывался номер дома и квартиры. Улица Шекспира? Я такой не знал. Где же это? Постучал в окошечко.
— А как мне найти Шекспира?
— Бывшая Богоявленская. Ясно? — девушка ответила уже с явным раздражением.
Дом, где жила Ирина, стоял во дворе — старый неказистый флигелек, окруженный могучими, неохватными тополями.
Я нажал и опустил щеколду раз, другой раз. Входная дверь во флигель распахнулась, на крыльцо вышла Ирина.
В плохих романах
Через щель в заборе я увидел и сразу же узнал Ирину. Она пополнела, раздалась в плечах — это была почти пятидесятилетняя, солидная дама, очень похожая на свою мать.
Ирина открыла калитку. Я заметил, как вдруг побледнело ее лицо, а украинские глаза стали еще больше, еще темнее. Но она тут же овладела собой, сказала почти спокойно:
— Анатолий Чумаков! Вот так встреча! Сколько лет, сколько зим! Откуда ж ты свалился? — И она, как в былые времена, подошла ко мне вплотную, пристально и серьезно заглянула в лицо.
Мы поздоровались, вошли в небольшой домик.
— Ты давно перебралась с Чайковской? — спросил я.
— Сразу же, как вышла замуж. Это мужнин дом. Он у меня художник.
Я увидел: на стенах просторной комнаты, вероятно столовой, висят полотна — пейзажи, натюрморты. Очевидно, автор обладал широким творческим диапазоном — писал в различных жанрах. В работах чувствовалась уверенная рука профессионала.
Ирина кивнула на картины:
— Это все Алешкины творения. Те, что он не хочет продавать, — его любимые. А вообще он в моде. Несколько раз выставлялся. Были хвалебные статьи в газете.
— А тебе это нравится? — спросил я. Она пожала плечами:
— Смотря что… На вкус и цвет — товарища нет. Но ты почему стоишь в пальто? Разоблачайся. Сейчас будет чай.
— С пирожным? — спросил я.
Она усмехнулась.
— Да. Есть эклер, трубочки. И безе есть.
Боже мой! Она помнила все! И мне вдруг неудержимо захотелось спросить про шарик, про наш «Плацдарм», про все, что я тоже помнил до малейшей подробности. Кажется, Ирина угадала мои мысли и быстро вышла, сказав, что идет приготовить чай. Вскоре она вернулась и сразу стала расспрашивать обо мне: где живу, где работаю; есть ли семья.
Я отвечал коротко: москвич, доцент педагогического института. Кандидат? Да, недавно защитился, поздно, конечно, но были на то причины.
— Лучше поздно, чем никогда, — вставила Ирина. Я заметил, что она часто употребляет расхожие словечки, пословицы. Это было ново и очень не нравилось мне.
— Женат? — спросила она.
— Вдовец. Есть сын — школьник.
— Жениться надо, — сказала она, — за двумя мужиками нужен уход, женская рука.
— Пока не собираюсь. А у тебя семья?
— Двое нас — Алешка да я.
Я узнал, что она много лет работала в школе, но недавно бросила — надоело! Педагог из нее никакой, а работать для денег незачем. Муж хорошо зарабатывает, на двоих хватает сверх головы.