Облака и звезды
Шрифт:
Кроме джейраньих ямочек на песке оказалось много других следов, будто со всей пустыни собрались сюда и целую ночь напролет скакали, бегали, ползали разные обитатели песков.
Через всю вершину тянулась толстая песчаная кишка, Словно кто положил шланг для подсоса бензина и сверху присыпал песком.
— Песчаный удав — кум-илян прополз, — сказал дед Черкез.
— Змея?
— Да, только он не ядовитый.
— А почему кум-илян не ползет поверху?
— Нельзя: ящерица заметит — убежит. Что ему тогда кушать? А тут ящерица не убежала…
И правда: на самом краю вершины песчаная кишка вдруг оборвалась. Мурад увидел: невдалеке от кишки протянулась еле заметная извилистая
Мурад внимательно смотрел на голую вершину. Вся она, как классная доска в большую перемену, исписана вдоль и поперек разными знаками — были здесь ровные стежки, как бы простроченные на швейной машинке, были извилистые следы в мелкую елочку, тянулись чуть заметные дорожки — они то появлялись, то пропадали — еле касался песка какой-то совсем маленький жучок. На самой кромке вершины — уже рядом с травой — виднелись новые, не похожие ни на что, непонятные знаки — точно кто писал на песке: вот вывел дужку, вот кривую линию, вот просто черкнул — раз, два, три… Так ребята пробуют новое перо.
— Кто это писал? — спросил Мурад.
— Он рядом с тобой сидит.
Мурад испуганно оглянулся — никого! А дед Черкез наклонил с краю «зеленый гвоздь», острым концом черкнул по песку — получился новый знак.
— Ветер писать учился…
Мурад тоже наклонил «зеленый гвоздь», вывел буквы «М. А.» — «Мурад Аширов».
— Хорошо?
Дед улыбнулся:
— Лучше, чем у ветра: он неученый…
— А я второклассник — Мураду было приятно это вспомнить. Он сорвал «зеленый гвоздь», которым писал, смял в пальцах, кинул через плечо.
Дед Черкез внимательно посмотрел на него:
— Знаешь эту траву?
— Конечно. Она тут везде растет.
Дед Черкез молча обеими руками стал осторожно выкапывать из песка кустик, с которого Мурад сорвал лист. Кустик легко выходил наружу. Нижняя часть была плотно обернута прозрачными, как папиросная бумага, пленками, потом показались тонкие светло-коричневые корешки в коротких усиках. Дед запустил руку чуть не по локоть и вытащил крепкое, толстое, почти черное корневище. От него рос не только кустик, оборванный Мурадом, — как просмоленная водопроводная труба, залегшая в Глубине земли, корневище поило много других «зеленых гвоздей». От корневища отходили бурые, спутанные старые корни, похожие на войлок. И этот войлок все тянулся и тянулся из-под песка, — видно, его собралось там очень много за долгие годы.
— Где же его конец? — изумился Мурад.
— Где конец? Нет конца. Вон туда ушел, — дед Черкез кивнул на темнеющие вдали бугры, — вся пустыня на корнях лежит. Корни в песке жары не боятся, день и ночь сосут воду. Илак пьет сколько хочет, потому круглый год живет. Придет зима, снег. Овцам что есть? Илак — всегда под ногами, только разрой снег копытом.
Мурад оторвал кусок корневища — осенью показать ребятам: «Что это?» Кто в песках не был, ни за что не скажет.
Поднялся ветер, пока не жаркий — с Узбоя. Дед Черкез двинулся дальше. Шаг у него был короткий, быстрый. Чтобы не отставать, Мурад, спускаясь с бугров, бежал вперед, но дед Черкез вскоре нагонял его. Они взошли на бугор и увидели три черные кибитки. Кибитки стояли поодаль друг от друга — каждая в неглубокой котловине, зеленой от илака. За кибитками — серая голая глинистая земля, изрытая овечьими копытами, — тырло, место для водопоя. Посредине тырла — колодец. Рядом — темная от старости деревянная колода. Дед Черкез, не оборачиваясь, кивнул на колодец:
— Дас-Кую.
Возле кибиток не было никого, но, когда показались дед Черкез с Мурадом, из черного проема средней
Мурад заглянул в колодец, но увидел только темноту. В глубине она сгущалась, нельзя рассмотреть даже стенки. Из колодца веяло погребным холодом, и Мураду опять захотелось пить. Но как достать воды? В колоде лежало кожаное ведро на веревке, привязанной к вороту. Опустить его в колодец? А если не сможешь вытащить?
На дне колоды стояла вода — овцы не всю выпили. Мурад попробовал зачерпнуть в ладони; нет, воды слишком мало. Тогда он наклонился над колодой, стал пить по-овечьи. Губы коснулись деревянного скользкого дна, вода была теплая, но он все пил и пил и боялся одного, что воды не хватит. Но воды оказалось не так мало. Мурад оторвался от колоды, когда услышал, как забурчало в животе.
Дед Черкез стоял невдалеке на склоне бугра; складным ножом он срезал ветку с невысокого куста и счищал с нее кору. Мурад хотел подойти, спросить деда, зачем ему эта ветка, но в это время со стороны кибитки послышался приглушенный говор, потом веселые крики, смех. Побежать взглянуть? А если чужие женщины из кишлака увидят его, скажут: «Чего надо? Уходи!» Мурад решил посоветоваться с дедом Черкезом, но дед Черкез ничего не слышал и все стругал свою ветку. Мурад подошел к нему:
— Ата, я сейчас видел мать. Она вон в той кибитке. Можно к ней пойти? Я быстро вернусь.
Дед Черкез не ответил. Он отрезал от толстого конца ветки короткую палочку, стал заострять ее с одного конца.
— Я только на минутку сбегаю, — робко повторил Мурад, — можно, ата?
— Как хочешь, — равнодушным голосом сказал дед Черкез, — я не знаю, кто там есть в кибитке.
— Там мать. Разве ты не видел, ата?
— Нет… Хочешь — иди…
Мурад понесся к кибиткам. Возле входа не было никого. Он заглянул вовнутрь. Женщины в длинных платьях сидели на кошмах. В середине их красного круга стояла мать. У ног ее лежал раскрытый чемодан из желтой кожи. На матери было уже не красное койнеке, а серый шерстяной джемпер с длинными рукавами. Мурад видел его впервые. Зимой мать носила другой джемпер. И тут Мурад заметил белый картонный ярлык, пришитый к джемперу. Мать небрежно держала ярлык в руках и показывала его женщинам. Мураду бросилось в глаза, что круг посредине кибитки был не сплошь красный: женщины из кишлака рассматривали разные материнские наряды, кто набросил на грудь сиреневое вязаное платье, кто смотрел на свет черный, в розовых цветах шелковый платок. Платков было много — штук пять, а то и больше. Мурад не мог понять, откуда они у матери и зачем ей столько…
Осмелев, Мурад вошел в кибитку.
Его никто не заметил. Все внимательно слушали мать.
— Живем очень хорошо, — говорила мать, — прекрасно живем, жаловаться нечего — мой Ораз каждый месяц меньше двух тысяч не приносит. Правда, работа не легкая — все время с экспедицией, все время в поле.
— Ты, апа, сказала «две тысячи», — хриплым басом проговорила седая красноглазая старуха, — это старыми или новыми деньгами?
— Старыми, конечно, — сдержанно сказала мать.
— И давно Ораз в экспедицию устроился?