Облака и звезды
Шрифт:
Мурад спросил — почему дед Черкез не учит чабана. Дед сказал, что это очень умный чабан, сам все знает. Потом дед сел на землю и не слушал, что говорит Мурад, не отвечал ему, только молча смотрел вдаль, где пески были не светлые, а темные.
С каждой минутой становилось все жарче. Теперь уже почти все небо было сверкающее, слепящее, и Мурад старался не смотреть вверх. Хотелось пить, но если скажешь, дед Черкез сразу поведет обратно, в кибитку. А там мать — увидит, не позволит больше выходить: «Возьми книжку, почитай». Как будто он приехал сюда книжки читать!
Мурад проглотил
Придется отойти в сторону, сорвать «зеленый гвоздь» и незаметно пожевать.
Мурад взглянул на деда Черкеза. Дед по-прежнему сидел на песке и, опустив голову на грудь, тихо и тонко посвистывал носом, как закипающий чайник. Черная папаха свалилась на песок, дед сидел в одной красной тюбетейке.
Самые лучшие «зеленые гвозди» росли шагах в десяти — на крутом склоне. Мурад взбежал на бугор и остановился пораженный: бугры дальше сразу пропадали, внизу лежала узкая равнина, и по ней текла река. Мураду никогда не приходилось видеть настоящую реку. Было непонятно — как она может течь здесь, почему сразу же вся, до последней капли, не уходит в горячий, всегда сухой песок.
Река была двух цветов: широкую синюю полосу перерезала расплавленная солнечная перемычка. Там все сверкало, кипело, переливалось, больно резало глаза, а вправо и влево царил покой — темно-синяя, чуть выпуклая вода тяжело лежала у берегов. Берега реки были совсем разные. Один — крутой, высокий; голый светло-серый песок навис над самой рекой, еле держится. Тронь — сам поползет в воду. Другой берег — Мурад стоял невдалеке от него — низкий, пестрый от белых соляных пятен.
Первой мыслью Мурада было бежать к реке — напиться. Но как же дед Черкез? Он проснется, увидит — Мурада нет, станет искать, сильно разволнуется, в пустыне заблудиться — страшное дело: два дня будешь ходить и мучиться от жажды, только на третий день упадешь и умрешь.
А что, если сказать чабану?
Чабан сидел спиной к Мураду и не замечал ни его, ни деда Черкеза. Верно, думает — если у него шляпа как у геолога, то он все уже знает по своему делу и учиться ему больше нечему…
Мурад подошел к спящему деду Черкезу, стал в упор смотреть в лицо. Дома он так всегда будил мать, когда просыпался раньше.
Дед сразу же открыл глаза.
— Ата, — сказал Мурад, — вставай, я нашел реку.
— Это не река, — не подымаясь с земли, ответил дед Черкез, — это Узбой. Он не течет, стоит на месте. А река отсюда много лет как ушла. Большая река — Амударья.
Они подошли к Узбою. Мурад опустился на колени, чтобы напиться, но сейчас же выплюнул воду — она была горько-соленая.
Дед Черкез засмеялся:
— Эту воду пьют только джейраны.
Мурад вздохнул: сколько воды, и никуда не годится. На всякий случай он сказал:
— Хорошо, что я дома напился кок-чая. Совсем пить не хочется.
Дед не отозвался — присел на корточки, стал медленно мыть руки.
— Умойся и ты, — предложил он Мураду, — только не намочи глаза — плакать будешь.
Мурад снял ковбойку, окунул руку по плечо, потом с опаской помазал водой щеки и подбородок. Сразу стало не так жарко. Он посмотрел на
Мурад не отводил взгляда от воды. Желтое дно, просвеченное солнцем, было в таких же складках, как вершины бугров, где растет саксаул. Вот по дну не спеша пробежал солнечный зайчик, круглый, блестящий, похожий на новенькую копейку. Потом у самого берега, как в стакане с газировкой, начали вскакивать прозрачные пузырьки. Каждый пузырек успевал еще сверкнуть на солнце, а потом уже лопался.
— Может, хочешь искупаться?
Мурад смущенно усмехнулся: непонятно, как дед Черкез угадал его мысли…
— А если я утону? Я никогда не купался в реке.
Дед Черкез покачал головой:
— В Узбое нельзя утонуть, здесь вода добрая — сама тебя будет держать.
Мурад быстро разделся до трусов. Но дед Черкез сказал, что надо снять и трусы — соленая вода сразу же их разъест, будут дырки.
Вода была теплая, как в корыте. Мурад осмелел, сделал шаг, еще шаг, и вот он стоит уже по пояс в воде.
— Окунись, не бойся, — сказал дед Черкез.
Мурад присел и сейчас же почувствовал — вода выталкивает его, как пробку.
— В Узбое не утонешь, — повторил дед Черкез, — ложись на спину, будешь лежать, как на кошме.
Мурад попробовал лечь. Вода держала его. Он вытянул ноги, раскинул руки. И вот он лежит на воде, лежит и не тонет, хотя не двигает ни рукой, ни ногой. Мурад взвизгнул, стал бить по воде ногами. Брызги радужно сверкали и как-то все разом очень тяжело падали вниз. Мурад стал загребать руками, потом встал — было уже по грудь. И тут совсем близко — только протянуть руку — в воде замерцала прозрачная башенка. Она смутно и таинственно белела на дне Узбоя. Мурад шагнул вперед. И вот он стоит рядом с башенкой, немного похожей на Спасскую башню на картинке в туркменском букваре, только эта маленькая и сделана из соли.
Мурад дотронулся до башенки и громко вскрикнул: край был острый, как бритва. С плачем выбежал он на берег. Мокрая ладонь сразу покраснела от крови.
— Покажи руку, — спокойно сказал дед Черкез. Он даже не поднялся с земли, не подошел к Мураду. Это было очень обидно. Мать бросилась бы, обняла, высосала кровь из пальца, стала бы гладить, целовать…
Тихо всхлипывая, Мурад, голый, мокрый, стоял на берегу и сосал палец. Дед взглянул на порез, отошел к буграм, у подножия их сорвал какую-то траву.
— Вот Евшан. Крепко прижми и держи. Заживет.
Мурад хмуро молчал — дед Черкез даже не вытер ему глаза!
— Я хочу домой, — угрюмо сказал Мурад.
Но дед Черкез вдруг хлопнул себя по коленкам и залился тонким смехом.
— Смотри, смотри — ты весь белый, как чурек в муке.
Мурад взглянул на свои руки, на грудь — все покрылось сплошным тонким слоем соли.
— И лицо, и волосы — все белое, все соленое, — хохотал дед Черкез. — Вот как посолил тебя Узбой! Ничего! Это хорошо — здоровым будешь.