Облака и звезды
Шрифт:
Мурад не понимал, о чем они говорят, ему было скучно и сильно хотелось есть. Он уже собирался подойти к деду Черкезу и сказать ему об этом, но вдруг увидел: мальчишка в дырявой майке не ушел — стоит на бугре и делает знаки — зовет.
Мурад подошел.
— Чего тебе?
— Хочешь увидеть одну штуку?
— Какую штуку?
— Нет, ты скажи — хочешь или нет?
— Ну, хочу.
— Тогда пошли, — и мальчишка легко побежал с бугра в котловину, поднялся на новый бугор, опять спустился. Видно было, что в песках он свой человек.
Мурад побежал за ним.
— Слушай!
Мурад услышал глухой железный лязг, будто за бугром стукнули буфера вагонов. Откуда взяться поезду в пустыне? Здесь на десятки километров пески.
Они снова взбежали на бугор. То, что увидел Мурад, поразило его куда сильнее, чем Узбой. К западу — насколько хватал глаз — уходила в пески узкая длинная траншея: на одной стороне ее лежали очень толстые черные просмоленные трубы; они лежали близко одна к другой — черная полоса перемежалась узкими желтыми промежутками песка. Дальше светлых промежутков уже не было видно, к горизонту уходила одна сплошная, бесконечная черная труба. Но самое главное было не это. Совсем близко — чуть левее бугра, где стояли мальчики, — синее небо косо пересекала стальная стрела экскаватора с натянутыми на ней тросами, с маленьким флажком наверху — уже не красным, а бледно-розовым от солнца. Экскаватор только что высыпал песок возле траншеи. Огромный ковш с отвисшей нижней челюстью на секунду замер вверху, и четыре острых, белых, отполированных песком клыка сверкали на солнце. Но тут раздался железный лязг, пасть ковша захлопнулась, оставшийся песок полился вниз редким, сухим золотистым дождиком. А ковш, хищно попятившись, стал делать новый заход, нацеливаясь своими белыми клыками на податливую рыхлую стенку траншеи.
— Порода плохая, слабая, — сказал мальчишка в дырявой майке и сквозь зубы сплюнул на песок. — С такой породой намучаешься — течет, как вода сквозь пальцы.
— А что они тут роют? — спросил Мурад. Мальчишка усмехнулся:
— Не знаешь? А еще в Казанджике живешь.
Мурад смущенно молчал.
В это время экскаваторщик увидел их из кабины, на полпути остановил густо истекающий песком ковш, крикнул по-туркменски:
— Эй, Курбан, скоро будете колоть нос верблюду?
— Уже прокололи, — отозвался мальчишка.
Ковш быстро описал дугу, высыпал песок и замер вверху. Экскаваторщик в синем комбинезоне, в пилотке из газеты «Туркменская искра» выскочил из кабины, взлетел на бугор.
— Как прокололи? Ты ж обещал, что прибежишь сказать?
— Не мог я, Петро, — огорченно проговорил Курбан. — Понимаешь, никак не мог — не успел: Черкез-ата утром пришел и сразу начал колоть. Идти сюда уже некогда — помогать надо.
— Эх ты, друг, — жалобно сказал экскаваторщик, — вот так и понадейся…
Лицо его было совсем молодое; длинный серый от пыли чуб выбился из-под бумажной пилотки и лез на глаза. И по лицу и по имени это был русский, но говорил он по-туркменски совсем чисто: Мурад никогда не встречал такого. Старый инженер-геолог в Казанджике умел говорить по-туркменски, но так коверкал слова, что ребята отворачивались и зажимали нос, чтобы не рассмеяться и не обидеть инженера.
— Такой редкий случай пропустил, — жалобным голосом сам себе уже по-русски сказал экскаваторщик, — никогда в жизни не видел, так интересно было посмотреть… — Он повернулся спиной
Курбан был огорчен не меньше, чем экскаваторщик. Сначала он смущенно плевал сквозь зубы, потом сломал ветку саксаула, стал обрывать побеги и кидать через плечо.
Мальчики сошли с бугра, остановились возле экскаватора, стали смотреть на его работу.
— Не стой под стрелой! Правил не знаешь? — сердито по-русски крикнул экскаваторщик, хотя Курбан стоял совсем не под стрелой.
Курбан и Мурад покорно отошли в сторону.
— Вот злится на меня, — вздохнул Курбан, — а разве я виноват? Не мог я его позвать. Пока прибежал бы сюда, пока пришли, Черкез-ата все сам бы сделал.
— Это для вашего колхоза траншея? — спросил Мурад.
Курбан быстро обернулся.
— Ты что, совсем дурак или только прикидываешься? Кто же для одного колхоза будет рыть траншею на полтораста километров? Это стройка республиканского значения. Понятно?
— Понятно, — ничего не поняв, сказал Мурад.
— В Казанджике живешь, должен знать: по этим трубам вода пойдет от озера Ясхан до самого моря — на полуостров Челекен. Там пресной воды нет совсем.
— А как же там люди живут? — спросил Мурад.
— Так и живут — морскую воду перегоняют, делают пресной. Правда, недавно из Джебела получили. Да это что! Им много воды надо. Там сейчас новый город построили. Вот наши и тянут «нитку».
— А ты был в Челекене?
— Нет. Осенью поеду, как «нитку» кончим. Петро обещал взять. Он сам челекенский. Всю жизнь пил морскую воду.
— А по-туркменски где он научился?
— Я же сказал — родился на Челекене в поселке Карагель. От туркменских ребят научился. Сам он украинец, сорок третьего года рождения. Родители его давным-давно — перед самой войной — туда переселились.
Мурад стоял и смотрел на экскаватор, которым управлял украинец из туркменского поселка Карагель. Стрела с бледно-розовым флажком на конце подымалась вверх, опускалась вниз, потом описывала полукруг, ковш легко набирал песок, густо просыпая его, нес к насыпи. Насыпь росла очень медленно. Но экскаватор не обращал на это внимания и все работал и работал.
— Эй, парень! — раздалось по-туркменски из кабины. Мурад увидел — экскаваторщик, одной рукой держась за рычаг, другой машет ему.
Курбан хмуро отвернулся: Петро назло зовет в кабину незнакомого парня…
Мурад подбежал к кабине.
— Давай сюда! — сквозь шум мотора крикнул экскаваторщик.
И вот Мурад стоит в кабине. Под его ногами мелко дрожит железный пол. Вся кабина полна железного лязга, железного скрипа, моторного гула. Все здесь железное, твердое, горячее, все пахнет машинным маслом, нагретым металлом.
— Ты откуда? — кричит ему на ухо экскаваторщик. — Из Казанджика? К деду Черкезу приехал? Дед у тебя хороший мужик!
Совсем близко Мурад видит до синевы загорелое лицо, по нему текут струйки пота, пересекают старые следы. Бумажная пилотка совсем размокла, съехала на ухо, длинный чуб, жесткий и пегий от пыли, лезет на глаза. Экскаваторщик дует на него вверх, но чуб намок, его не сдуешь. Тогда экскаваторщик молча тянется головой к Мураду, и тот откидывает волосы с мокрого лба.
— Спасибо! — говорит экскаваторщик. — Все никак не соберусь побрить голову. На нашей работе волосы — беда. Ты вон тоже гриву отпустил. Зачем? Жарко!