Облака и звезды
Шрифт:
— Давно, — коротко отозвалась мать.
— А нам Черкез-ата на днях говорил, что его Ораз в сберегательной кассе работает, — простодушно сказала старуха, — каждый день сдает в банк две, а то и три тысячи новыми деньгами. В кожаном мешке их носит, и охранник с ним идет — чтобы никто не напал.
— Это раньше он там работал, — сказала мать. — Теперь он в экспедиции работает.
Старуха зацокала языком:
— Бедный Черкез-ата! Не знает таких хороших новостей. Верно, Ораз редко пишет отцу?
В кибитке раздался приглушенный смех.
Мурад не верил своим ушам — что это говорит мать?
Мурад хотел было потихоньку выйти из кибитки, но увидел: красноглазая старуха поднялась, подошла к матери и положила ей на плечи сморщенные, тонкие коричневые руки:
— Эх, кыз, пускай и дальше твой Ораз носит каждый день две тысячи новых денег в банк. Это хорошие, честные деньги.
Мураду стало страшно стыдно за мать: ее, большую, взрослую, при всех сейчас назвали девочкой! Больше всего он боялся, что мать увидит его и догадается, что он все слышал.
Низко пригнувшись, Мурад стал незаметно выбираться из кибитки. Но тут сидевший у входа совсем маленький мальчик в короткой — до пупка — рубашке схватил его одной ручкой за штаны, другой стал бить по ноге, приговаривая:
— Ба-ба, ба-ба…
— Пусти, пусти! — зашипел Мурад, стараясь освободиться, но все уже повернули к нему головы.
— Сын? — спросила красноглазая старуха.
— Сын. — Мать с досадой посмотрела на Мурада: — Иди домой, я сейчас приду.
— Вот он, верно, будет работать в экспедиции, — усмехнулась старуха.
Мурад вышел из кибитки.
Деда Черкеза возле колодца не было. Что делать? Мурад растерянно оглядывался, когда из-за крайней кибитки выскочил мальчишка ростом с Мурада или немного повыше, без тюбетейки, в синих дырявых трусах, в синей, тоже дырявой майке, — видно, все на нем прохудилось от узбойской воды. Мальчишка влетел в среднюю кибитку, крикнул:
— Скорей! Пошли скорей! Черкез-ата будет колоть нос Шайтану.
Из кибитки вышла молодая женщина, обернулась на ходу:
— Момыш, пойдем смотреть.
Другая, постарше, с маленьким рябым лицом, не спеша пошла за ней.
Увидев, что мать уходит, мальчик в короткой рубашке заорал. Рябая подхватила его и быстро пошла за подругой. Мурад тоже собирался пойти, но тут над его ухом раздалось:
— Ты кто такой? — Паренек в дырявой майке оглядывал его с ног до головы.
— Я? Я Мурад Аширов. А что?
— Ага! Из Казанджика! Пошли, твой дед сейчас повалит Шайтана.
— Какого Шайтана?
— Давай, давай! — на ходу уже крикнул парень и скрылся за буграми.
Мурад перевалил через одну гряду, через другую и вышел, к колхозному стану.
На вытолоченной до желтых плешин траве лежала старая верблюдица. Возле нее, широко расставив длинные, толстые в коленях ноги, стояли два верблюда. На боках, на спине у них висели бурые клочья зимней шерсти. Кожа, где шерсть уже слезла, была коричневая, и по ней ползали зеленые мухи. Высоко подняв маленькие головы на длинных, сильно выгнутых вперед шеях, верблюды большими блестящими черными глазами с густыми ресницами смотрели поверх людей и медленно двигали узкими челюстями. А люди — три колхозника-чабана в одинаковых синих спецовках из чертовой кожи — боролись с молодым голенастым верблюдом. Видно, это и был Шайтан. Он зло
Молодые женщины смотрели на Шайтана и громко смеялись, и на груди их чуть слышно позвякивали серебряные ожерелья. Мальчишка в дырявой майке как бес крутился возле чабанов, потом бросился к поверженному Шайтану, сел ему на шею, крикнул:
— Давай, Черкез-ата, мы держим его, держим!
И тут к Шайтану подошел дед Черкез — без халата, без папахи, в голубой трикотажной рубашке с засученными рукавами. В руках его была белая свежеоструганная палочка с острым концом. Дед Черкез оттолкнул мальчишку — тот мешал. Мальчишка соскочил с Шайтана, запрыгал вокруг него, ища себе дела, и вдруг навалился всем телом на задние ноги верблюда, хотя верблюд и так лежал неподвижно под тяжестью трех чабанов. Дед Черкез сел на Шайтана, острой палочкой стал прокалывать ему нос. Шайтан захрипел, задергался, но его держали очень крепко. Белая палочка медленно вошла с одной стороны носа и вышла с другой — уже не белая, а красная. Шайтан сразу обмяк и только прерывисто вздыхал, будто всхлипывал. Вдруг один из чабанов взвизгнул, стал с хохотом вытирать мокрую руку о шерсть Шайтана. Мурад увидел: из-под верблюда течет по траве пенистый желтый ручеек.
Дед Черкез слез с Шайтана.
— Вставай, вставай, — сказал он верблюду, — попробуй теперь кусаться, попробуй не работать.
Чабаны отпустили Шайтана. Он поднялся; шатаясь, с минуту стоял на слабых, дрожащих ногах; палочка в носу была уже красной с двух сторон. Шайтан медленно побрел к взрослым верблюдам. И Мурад подумал, что, верно, Шайтан хочет попросить у старых верблюдов прощения за то, что очень плохо вел себя и позорил все стадо. Но старые верблюды, не замечая Шайтана, все так же жевали жвачку и смотрели вдаль своими большими немигающими глазами.
Мурад подошел к деду Черкезу. Тот даже не взглянул на него, продолжал разговаривать с колхозниками — давал им советы, как дальше быть с Шайтаном: через неделю, когда ранка заживет, палочку надо вынуть и зануздать Шайтана. Впрочем, дед сам все сделает — пусть только ему напомнят, а то забыть легко: занят с утра до вечера, некогда даже совершить намаз [1] .
— Спасибо, спасибо, Черкез-ата, — заговорили чабаны, — через неделю другое имя надо дать Шайтану: начнет работать — какой он Шайтан!
1
У мусульман — название каждой из пяти ежедневных молитв.
— И имя придумаю, — сказал дед Черкез, — только напомните мне, хорошее имя придумаю.
Чабаны заговорили с дедом Черкезом о разных колхозных делах. Сначала они говорили стоя, потом все четверо сели на песок. Один чабан сломал ветку саксаула, стал чертить на песке план какого-то отгонного пастбища, а дед Черкез качал головой — не соглашался. Но чабан стоял на своем — еще и еще раз обводил план веткой. Тогда дед Черкез вскочил, быстро затоптал нарисованное, выхватил у чабана ветку, начал чертить новый план.