Обратная перспектива

Гордон Гарри Борисович

Заяц, обнаружив над собой огромную невиданную собачью морду, подпрыгнул, упал на бок, выправился, сел поудобнее, прижал уши и закрыл глаза. Арго широко улыбнулся…

Сан Саныч обрадовался охотничьему подвигу пса, потрепал его по холке, но поделиться радостью было не с кем — не бежать же к Славке на другой конец деревни. Галя же его радости не разделила, неодобрительно покачала головой.

Арго напрягся, вздыбил холку и с лаем помчался на дорогу.

— Назад, Арго, — закричал Сан Саныч. — Стоять, кому говорю!

К дому

приближался Колька из Кокарихи, пастух своих коров. Арго его ненавидел и побаивался — от Кольки пахло зверем.

Сорок лет горожанин Колька провёл в дикости натурального своего хозяйства, стал частью природы, собственной коровой и козлом самому себе. Стадо его плодилось не от стараний — он просто не мог убить животное, коровы умирали сами по себе, от старости, и он со слезами их хоронил. Не раздоенные, одичавшие коровы разбредались по округе, подъедали по деревням скудную траву мелких собственников, вызывая их негодование. Местные не признавали в нём своего, чем дольше он жил, тем инороднее становился. Впрочем, его и жалели: «Дурак, оставил бы себе корову, да телку, да бычка, да коз с полдюжины — жил бы себе, как белый человек. А то — провонял весь, зубы повыпадали, а вставить — попробуй отлучись…»

Казалось, ещё год, другой, — и кончится Колька, изойдёт коричневой пылью, как старый гриб-дождевик.

Но так случилось, что в Миглощах, за рекой, завелась дама, женщина, баба — и Колька влюбился.

Баба была ссыльная: муж, полковник — силовик, приговорил её за недостойное поведение к бессрочной жизни на собственной даче. Колька преобразился — разъезжал на моторке подстриженный, умытый, под джемпером белел воротничок рубашки. Дикий, казалось, человек, выглядел теперь одичавшим, и стало неприятно видеть его гнилые зубы.

Став любовником, Колька перестал быть героем. Новая жизнь требовала новых сил, — Колька нещадно резал бычков и поедал их. Это отдавало каннибализмом.

Пытался Колька приспособить свою бабу в хозяйстве, для дела жизни, но ничего из этого не вышло. Единственную ночь провела она в Колькиной развалюхе, и этого ей хватило. Пока они кувыркались, в буквальном смысле, застревая ногами в прорехах ватного одеяла, некогда атласного, по их спинам и головам прыгали молочные козлики с пронзительными копытцами — два чёрных и один белый.

— Нет, Колька, так жить нельзя, — заявила она, — никакого гламура, одно говно. Делай что хочешь, но будь любезен бывать у меня. От и до.

— Саныч, — уныло спросил Колька, когда Арго с рычанием оставил его в покое. — Бычка моего не видел? Чёрного.

— Ты же знаешь, Николай. Если б увидел — зарезал бы и съел. Мы ж договорились.

Колька покорно кивнул и подошёл поближе.

— Да что с тобой, — испугался Сан Саныч.

У Кольки на переносице слезилась ссадина, лицо распухло, он походил на Гильгамеша из учебника пятидесятых годов по древней истории. Почерневшая кисть руки висела, как рыбий плавник.

— Саныч, — возбуждённо заговорил Колька. — Что за народ! Как можно жить с этими гадами!..

На глазах у него показались слёзы.

Окошко

в избе потемнело — это Галя отошла и вскоре появилась на пороге.

— Саша, — окликнула она. — Веди Николая в дом.

Колька покорно сел на лавку и подставил Гале лицо. Галя внесла из сеней полбутылки водки. Сан Саныч весело поднял бровь.

— И не смотри, — не оборачиваясь, сказала Галя.

Тряпицей, пропитанной водкой, она обрабатывала Колькину ссадину.

— Ты, Коля, совсем озверел. Кто это тебя, соперники? Или муж приехал?

— Видел я десант на том берегу. Маски-шоу, — вставил Сан Саныч.

— Если бы муж, — вздохнул Колька.

— Посиди так, — сказала Галя и обратилась к Сан Санычу, — ну, чего сидишь, неси рюмки, что ли. Коля, выпьешь?

— Не откажусь.

Колька был непьющий и обычно оправдывался: «Если стану пить — пропаду».

Галя поставила перед Колькой тарелку борща:

— Ешь, давай, пока горячий — только что пообедали.

— Что это было? — любопытствовал Сан Саныч.

Колька отложил ложку — он был голоден, но выговориться было важнее.

— Пропал бычок. Ещё с вечера. Вернулся от… в общем, согнал стадо, а бычка нет. С утра пораньше облазил всё — от Леонова до Устинова. Нет. Может, убили мужики. Пошёл в Шушпаново, лодка у меня там, в траве. Умаялся, думаю — съезжу к… Отдохну. Смотрю — трое под избой майора, знаешь, построился, — трое в камуфляже, с ружьями, на брёвнах сидят. Охотники, что ли. Хотя… пацаны совсем. Лет восемнадцать, двадцать. А может, грабануть кого решили, с ружьями, внаглую. Там же теперь никто не зимует. Бери — не хочу. Ну вот… «Ребята, — говорю, — бычка не видели?» «Иди сюда, мужик, — спокойно так отвечают, — мы тебе покажем бычка». Подхожу. Один встал и как захреначит кулаком. Я упал, а они — ногами… «За что?» — говорю. Засмеялись, закурили и пошли. Вот скажи, Саныч, ну, выруби я одного, второго, а третий бы застрелил. Вот ты меня понял, да? Вот я всё это проглотил, правильно, да?

— Вырубил! — рассердилась Галя. — Вырубальщик нашёлся. Джеки Чан.

Сан Саныч задумался:

— Я, Коля, догадываюсь, кто это. Мог бы и заступиться. Только убьют меня. А потом тебя. Так что — хрен с ними. Нарвутся на кого-нибудь. Вот в субботу Митяй приедет — разберётся.

— Мудрый ты, Саня, как Славка, — с умилением, но и не без досады сказала Галя. — Коля, а чего ты удивляешься? Ты ведь вырос в Сокольниках.

— Ну, так там, Галя, хорошо. Всё понятно: пацаны хулиганят, перед девочками выпендриваются. Или гоп-стоп. Разденут догола, а папиросы оставят. И прикурить дадут. — «Прости, — скажут, — кореш. Работа такая».

— Ладно выдумывать… Революционный романтик. Я про собак. Видал, какие стаи по лесопарку ходят? Нет страшнее одичавшей собаки… Куда там волку. Они ведь людей знают и не боятся.

— Да, правда, беспредельщики, — сказал Колька. — Тебе, Галя, виднее, ты когда-то библиотекаршей была.

Сан Саныч фыркнул.

— Ты, Колька, сейчас к бабе?

— Куда я такой, — ухмыльнулся Колька. — Пойду, отлежусь. Бок болит, зараза. Ребро, наверное, сломали…