Обреченная быть счастливой
Шрифт:
– Она уже отработала положенный срок.
– Ты хочешь сказать, что она написала заявление четырнадцать дней назад, а мне ничего не известно об этом, - Жаров угрожающе навис над Олегом, но тот лишь слегка откинулся на стул.
– Ты превысил свои полномочия!
– Насколько я припоминаю, мы договаривались, что все вопросы относительно персонала, я решаю самостоятельно, не спрашивая тебя. И еще, ты ведь сам говорил, чтобы я не втягивал тебя в эти дела.
– Я помню свои слова, но ты должен был сказать мне. Все что касается Лили – касается и меня.
–
– Олег… - Федя втянул силой воздух через зубы. – Ладно, я сам разберусь с этим, сегодня же поеду к ней.
– Она просила передать тебе вот это, - Олег кинул на стол ключи от его квартиры. Жаров непонимающе уставился на них.
– Что это?
– Ключи.
– Я вижу что ключи, - повысил голос Федя, - почему она мне их возвращает?
– Лиля переехала и возможно скоро покинет город.
– Этого не может быть, - Федя тяжело опустился на стул, сильно сжав ключи в ладони.
– Ты знаешь, где она остановилась?
Олег отрицательно покачал головой.
– А Марина?
– Думаю, знает, но из нее слова не вытянешь, даже мне не говорит.
– Ты мне скажешь, - Жаров услышал шумный стук своего сердца, - если узнаешь что-то.
– Конечно, ты всегда будешь моим другом. Мы с Мариной в долгу перед тобой.
Жаров криво улыбнулся.
– Похоже, что твоя жена так не считает.
– Мне кажется, она винит тебя во всех несчастьях Лили, женская солидарность, сам понимаешь.
– Да уж…
Теперь уже для Феди дни тянулись медленно, он боялся хоть на секунду представить, что снова ее потерял. Услышав телефонный звонок, он как угорелый мчался к аппарату, и только услышав, что это не она, бросал трубку, чтобы тут же поднять ее снова. Каждый день, словно ритуал, Жаров заходил к Олегу, чтоб узнать, что новостей от Лилии нет.
***
Я вышла на работу в назначенный день. Казалось, ничего сложного в работе кондуктора нет, но уже после первой смены я возненавидела ее всеми фибрами души. Оказывается, не так-то просто проталкиваться среди толчеи людей, да еще при этом давать сдачу, пробивать билетики, балансируя на одной ноге. Не говоря уже о хамстве пассажиров, видевших во мне вымогателя денег. Мне было больно смотреть на стариков, стоявших над сидевшими молодыми людьми, которые даже не обращали на них внимания. Мне приходилось делать им замечания и даже сгонять с мест, чтобы несчастные пенсионеры могли усадить свои уставшие косточки. Стоит ли говорит, сколько нового я о себе от них узнала. После такой работы понимаешь, что на тебя вылили тонну грязи, и от нее невозможно было отмыться. Оттоптанные ноги и расстроенные нервы, - все, что я получала на этой ужасной работе.
Домой я добиралась, еле волоча ноги от усталости, отвратительный смрад и запах пота людей, казалось, провонял меня насквозь. Мне приходилось ведрами кипятить воду, чтобы набрать ванну, искупать дочь и самой смыть всю эту нечистоту. Правда ванна
Тори все чаще спрашивала меня, когда придет дядя Федя, и я боялась сказать ужасающую правду, что никогда, а говорила, что он безумно занят и навестит нас, когда сможет. Столько раз я повторяла одно и тоже, что моя умная малышка уже не спрашивала, поняв, что еще один человек ушел из нашей жизни. Каждый раз я молила, что б это не отразилось на ее характере, ведь она может забояться к кому-либо привязываться, что больно ударит по ее детской психике.
На работе, видя людей еще более нищих, чем я, меня терзало угрызение совести, за мою жалость к себе. Но я все так же засыпала в слезах и просыпалась с мыслью, когда же все это закончится.
Труднее всего мне было наблюдать, как карманники обворовывают людей в моем трамвае, но я была предупреждена, что ни в коей мере нельзя вмешиваться. Да и понятно: что могла сделать одна девушка с несколькими ворюгами. Как ловко они работали, если б это было не так низко, я бы восхитилась их смекалкой и актерским мастерством. Но почти каждый день они отбирали честно заработанные гроши простых работяг и во мне накапливался гнев за всех обиженных в этом несправедливом мире, и вот однажды он вырвался наружу.
Моя смена подходила к концу. Люди, изможденные работой, возвращались домой, набив трамвай до отказа. С одной стороны слышался смех и брань скороспелой молодежи, с другой - недовольное ворчание уставших от жизни стариков, возмущенных невоспитанностью молодых людей и в тайне завидующих уже навсегда ушедшей былой молодости. Странно, но раньше ездя в трамваях, я не обращала особого внимания на подобное, а сейчас начала остро реагировать на это. Кто-то в этой дикой суете наступил мне на ногу, да так, что я до боли закусила губу, чтобы не вскрикнуть, но как обычно извинения не последовало. Хотя стоило мне безо всякого умысла совершить подобное, как я тут же слышала восклицания о моей неуклюжести, а мои искренние извинения не брались во внимание. Вместо них кушаки грязных гадостей выливались на мою голову.
Вот знакомое лицо. Его и еще нескольких я уже успела запомнить, проводя с ними каждый день, - это были карманники. Я отводила взгляд, чтобы только не видеть их бесстыдные глаза, которые с невинностью младенца смотрели на тебя, а тем временем ловкая рука мастера извлекала кошелек из модной сумочки или потертого кармана. Как же жаль, что у нас не такие законы как на востоке. В мусульманских странах за воровство отрубывали руку, и там воры сто раз подумают, прежде чем снова запустить свою собственную в чужой карман. А наши законы были и остаются лояльными, демократичными, ворам все сходило с рук, и они, даже угодив в СИЗО, выходили на следующий день на свободу, чтобы снова совершать свои мерзкие поступки.
Я бы, наверное, и в этот раз закрыла глаза на этого молодого парня, который в свои лет двадцать зарабатывал кражей кошельков, но он посмел мне нагло усмехнуться в лицо, не прекращая своего дела.
Мое терпение лопнуло. Я угрожающе посмотрела на него и шипящим от сдерживаемой ярости голосом почти прокричала.
– Пошел вон из моего трамвая!
Он недоуменно моргнул и от удивления застыл на месте, даже не осознавая, что держит в руках кошелек, который вытянул из кармана соседа.