Обреченные на гибель (Преображение России - 1)
Шрифт:
От обеда и до семи часов очень трудно было убить время. Еще надолго занялась прической, вплетая в волосы лиловую ленту, соображая и представляя, как она будет казаться при электричестве. Но маленький серый котенок, которого звала она Фаустом, играя на ее плече, вытянул лапкой ленту, и она подумала, что это что-то значит, и заменила лиловую темно-алой.
Приехал отец, никогда почти не попадавший к обеду, и ей захотелось показаться отцу. Она вошла в столовую и стала к нему боком (так яснее должна была броситься ему в глаза ее греческая прическа) около окна и этажерки. Перебирала на этажерке, на своей полке, учебники, кстати вспоминая, что надо
– А в городе два случая оспы... Натуральной!
– сказал отец матери.
– Во-от!.. Гоняют целый день по улицам, еще подцепят!
– отозвалась мать и на нее оглянулась.
– Оспа у нас привита... и я ведь не гоняю, а сижу дома!
– пожала она семнадцатилетним плечом.
– А уж куда-то собралась!.. Смотри, догоняешься!..
Еля глядела на мать из своей новой (семнадцатилетней) дали, точно и не на мать... Какой неуемный у нее, вдавленный, сжатый с боков лоб!.. Какие щеки - два вздутых ромба!.. Какие маленькие, какие тусклые глаза!.. И как хорошо это, как счастливо, что она, Еля, вышла не в нее, а в отца! И вот Коля не в нее, и как же вскинется она сейчас, если сказать про Колю!
– Колю, может быть, выпустят под надзор полиции, - сказала она небрежно.
– Кольку?
Совершенно безразлично или в недоумении, - это мать.
– Как выпустят?.. Откуда ты это?
– перестал есть суп отец. Губернатор мне наотрез отказал, даже говорить не хотел...
– Могут все-таки выпустить... О нем кто-то хлопочет...
– Это как "под надзором полиции"?.. Пускай кто хлопочет, тот ему и место ищет!
И, вскинув голову, низкорослая, жирноволосая, широкоплечая, в стоптанных туфлях, в серой юбке, висящей косо, мать пошла из комнаты, гремя пустой тарелкой, поставленной на кастрюлю.
– Кто хлопочет за Колю?
– спросил отец, когда ушла мать.
– Я, - тихо ответила Еля.
– Ты?.. Каким образом?.. У кого же?.. У губернатора?
– У губернатора.
– Как?.. Лично?
– Не лич-но, - семнадцатилетне протянула Еля, - а через другое лицо... Авто-ри-тет-ное...
– Это ты... по своему почину?
– По своему собственному...
– Ты - хорошая девочка, Еля!.. Дай я тебя поцелую за это!..
Он быстро вытер салфеткой короткие усы, а она подошла к нему и протянула губы, сложенные сердечком, так что, когда снова вошла в комнату мать с компотом из сушки, она уже отошла к этажерке и потом, не желая стирать с губ ответом матери отцовского поцелуя, ушла в свою комнату.
А в своей комнате опять нечего было делать, и от скуки она прочитала все, что было задано на завтра, кроме геометрии, которой вообще она никогда не читала, считая ее недоразумением сплошным и явным.
Так как выйти из дому в седьмом часу, когда было уже совсем темно, показалось бы всем очень подозрительным, то вышла она в пять и сказала, что идет к подруге Эльш готовить уроки и часа через два придет.
Она действительно зашла теперь не к Цирцен, а к Эльш, и у нее долго сидела перед зеркалом, освещенная лампой. Темно-алая лента шла ей, - так сказала и Эльш, - а лиловая, которую все-таки захватила с собою Еля, имела совсем линючий вид.
– Вот какое у меня чутье!
– похвасталась она подруге.
Между прочим, чтобы показать ей, что она уже приготовила все на завтра. Еля рассказала ей про Верцингеторикса, обманывавшего своих врагов будто бы тем, что подковывал
– Как же это наоборот?
– спросила Эльш.
– Во-от еще "ка-ак"!.. Что я, драгун, что ли, что должна это знать?.. Это уж кузнец Верцингеторикса понимал, как надо ковать наоборот! ответила Еля снисходительно.
В высокие двери парадного хода квартиры Ревашова она уперлась плечом и с минуту стояла так, не решаясь звонить; и только когда вспомнила отцовское: "Ты - хорошая девочка, Еля!.." и губы отца, вытертые заботливо салфеткой, - нажала кнопку.
Потом... шарканье туфель Вырвикишки, бряканье ключа, и отворилась дверь, и денщик почтительно сказал:
– Пожалуйте!
Она только что хотела спросить робко и тихо, как девочка, дома ли полковник, но услышала, точно денщик услыхал ее мысли:
– Ждут...
И, раздевшись в передней, в знакомую уже столовую Ревашова вошла походкой размеренной, уверенной, семнадцатилетней.
Полковник действительно ждал, и ждали на столе самовар и что-то много закусок, и по тому, как он поднялся с места, отложив в сторону свернутую вчетверо газету, как протянул, улыбаясь: "А-а-а!.. Здравствуйте!.." - Еля поняла, что Колино дело она направила по верной дороге и что она, такая, как была тогда, два дня назад, почти шестнадцатилетняя, понравилась полковнику, а теперь у нее греческая прическа и темно-алая лента в волосах... И она уже не сделала реверанса, когда здоровалась с Ревашовым, а только по-взрослому наклонила голову и подала руку ладонью книзу, а он жал ее если и не крепко, то гораздо дольше, чем нужно было едва знакомому, да еще и командиру полка. (Это отметила Еля не сознанием даже, а просто проявившимся в ней с сегодняшнего только утра семнадцатилетним чутьем.)
– Ну-с, так вот-с... Садитесь сюда... И чаю вам с бромом?
– спросил полковник, усмехнувшись носом и углами тяжелых век.
Еля заметила, что он был теперь как будто франтоватее, чем в прошлый раз, хотя тужурка на нем была та же. Может быть, он просто лучше выспался теперь, недавно побрился, вытерся одеколоном... На правой руке его не один уже, а три было перстня и все с крупными камнями.
– С бромом... только без рому, - ответила она не тихо и не робко и остановила даже, докоснувшись безымянным пальцем, его руку, взявшуюся было за бутылку.
– Те-те-ре-те-те!.. Жалость и огорчение!.. С бромом, но без рому!.. Плохая нынче девица пошла!.. Ну, берите хоть шоколад...
Он сел на свое место и начал безотрывно глядеть на нее с напускной строгостью и шевелить медленно толстыми губами. Почти безволосые брови он надвинул для большей строгости на самые глаза так, что из-под них стеклянно блистали только две белых точки.
Но Еля не испугалась и не поверила даже, когда он сказал:
– Что же касается Кольки, швах дело!.. Послана бумага министру внутренних дел, чтобы разрешил он столь важного преступника выслать...
Еля только улыбнулась в ответ недоверчиво и покачала головой влево-вправо.
– Во-от тебе на-а!.. Не верит!
– выкрикнул полковник.
Но Еля вдруг радостно хлопнула в ладоши:
– Его отпустят?.. Да?.. Отпустят!.. Я по глазам вашим вижу, что отпустят!..
И, вскочивши с места, она кинулась к Ревашову, и, как совсем еще маленькая девочка-восьмилетка, ткнулась губами в один из перстней его правой руки.
– Ну что вы, что вы, дитя!..
– и он тронуто коснулся щекой ее греческой прически с алой лентой.