Обрученная с розой

Вилар Симона

Едва я появился, как Джудит, всплеснув руками, воскликнула:

– Пресвятая Дева, мои молитвы услышаны! – и, просияв, подала мне руку.

Мне казалось, что я схожу с ума от счастья. Джудит щебетала как птичка. Я же был весь в дорожной пыли, и она испачкала свое нарядное платье, но не замечала этого. Мы сидели рядом и были счастливы как дети. Однако, когда волна первого восторга схлынула, нам стало не до веселья. Ведь, несмотря на то что мы открылись в своей любви, свадьба Джудит оставалась реальностью. Моя возлюбленная поведала мне, как противилась браку с графом Пемброком, но родители были непреклонны, и вот теперь она – невеста. И все же, несмотря на это, я читал в ее глазах надежду, и это заставило меня решиться на отчаянный по своей смелости план. В тот же день после обеда Джудит должна была просить у матери разрешения

съездить в одну из отдаленных часовен помолиться. Там я должен был ожидать ее с парой свежих лошадей и мужским платьем, в которое переоденется беглянка. Надо отметить, что, когда мы шептались в саду, обсуждая детали побега, моя будущая супруга проявила такую предусмотрительность и остроту ума, какие отличали ее и в дальнейшем, и, возможно, именно благодаря этим ее качествам нам и удалось совершить столь удачный побег. Когда нас хватились, мы успели умчаться достаточно далеко. Во весь опор мы неслись на север, дабы пасть в ноги герцогу Йоркскому и умолять его о защите и покровительстве. Однако Джон Ховард разгадал наш замысел и отправил гонцов к герцогу с просьбой о помощи в поисках непокорной дочери и ее похитителя. Мы узнали об этом, когда сделали остановку в странноприимном доме одного из придорожных аббатств. Ведь Джудит, хоть и держалась из последних сил, все же была слабой женщиной, и ей требовались отдых и сон. Мы вынуждены были делать эти остановки в пути, и вышло так, что люди ее отца опередили нас. Я понял это из болтовни монахов-прислужников и решил, что для нас было бы гибельным теперь явиться к Ричарду Йорку, который наверняка примет сторону оскорбленного отца и жестоко покарает похитителя.

Всю ту ночь я не сомкнул глаз, и к рассвету созрело решение. Когда Джудит проснулась, я ошеломил ее, сказав, что теперь единственный для нас выход – повернуть коней и ехать искать покровительства у Ланкастеров, то есть у заклятых врагов. Это значило окончательно распроститься со всеми, кто нам близок, но я объяснил Джудит, что иного выхода у нас нет, и она согласилась со мной.

Так я стал ланкастерцем, одним из самых верных приверженцев этой партии, ибо я никогда не смогу забыть, какое участие приняла в нашей судьбе королева Маргарита, какую милость оказала она мне и моей супруге. Конечно, ей лестно было привлечь на свою сторону такого известного йоркиста, каким был я, но так или иначе мы столько добра увидели от этой государыни, что оба поклялись никогда не изменять ей. Так оно и вышло. Я оставался с моей королевой до конца. Джудит уже жила в Эрингтоне с нашими дочерьми, а я продолжал сражаться за Алую Розу. Я последовал за королем и королевой в Шотландию, а затем, после отъезда Маргариты Анжуйской на континент, вместе с королем Генрихом пытался выступить против Эдуарда Йорка. Теперь же, когда мой государь томится в Тауэре, а королева находится во Франции, я молю Бога о том времени, когда она вернется на эту землю и я смогу предложить ей свой меч.

Саймон Селден умолк. Анна смотрела на него как зачарованная. Вся эта история казалась ей похожей на волшебную сказку или на одну из тех баллад, какие под аккомпанемент лютни исполняют менестрели в апартаментах вельмож. И то, что этот веселый человек был главным участником романтических событий, казалось ей невероятным. Сэр Саймон нравился ей. Легкая посадка прирожденного наездника, ослепительно сверкающие в улыбке зубы, даже его негромкий, с сипотой голос – все нравилось Анне, и она невольно позавидовала дочери лорда Ховарда, которая пережила такое чудесное приключение со счастливым концом.

Филип Майсгрейв спросил:

– А разве граф Суррей позже не преследовал вас, не пытался мстить?

– О, да! Первое время мой знатный тесть так и пылал жаждой мести. Но ведь мы находились под покровительством Маргариты Анжуйской, и ему пришлось смириться. Однако он не простил ни свою непокорную дочь, ни меня. Граф проклял нас, запретив кому бы то ни было из своей семьи поддерживать связь с нами. Моя супруга несколько раз писала родным, но это ни к чему не привело. Гордый граф отказался от дочери и велел вычеркнуть ее имя из родовых грамот семьи Ховардов. Джудит лишилась своей доли наследства, а уж о приданом не могло быть и речи. Ее имя даже запрещено упоминать в семье Ховардов. Впрочем, с тех пор прошло слишком много времени, чтобы Ховарды вспомнили старое и вновь начали мстить.

Анна улыбалась, слушая Селдена, а Майсгрейв продолжал допытываться:

– Ну,

а разве не тосковала ваша супруга, сэр, по своей семье, по близким и по тому высокому положению, какое было уготовано ей по праву рождения?

Саймон Селден повел плечом.

– Об этом один Бог знает. Но, клянусь правой рукой, она ни разу не дала мне понять, что это тревожит ее. Да и некогда ей тосковать. Джудит Селден полноправная хозяйка в Эрингтоне, и дел у нее всегда хватает, да и заботы о дочерях отнимают много времени.

Он улыбнулся, глядя вдаль.

– За тринадцать лет она родила мне семерых девчонок.

Анна невольно ахнула, а Майсгрейв покачал головой.

Селден же расхохотался.

– Да-да! Семь невест под крышей старого Эрингтон-Хауз и ни одного наследника мужского пола, которого я назвал бы Эдмундом, ибо еще со времен короля Ательстана [73] в нашем роду принято называть старшего сына в честь этого святого, покровителя нашей семьи.

Он негромко продолжал:

73

Ательстан – англосаксонский король (X в.).

– Я люблю своих девчонок. Старшую, которая родилась, когда мы еще кочевали с двором Генриха и Маргариты, Джудит назвала в честь нашей благодетельницы-королевы, и великая государыня, узнав об этом, оказала нам честь, став крестной матерью малютки. Ей теперь двенадцать лет. Небеса даровали ей светлую голову, так что порой она поражает своей смекалкой и меня, и Джудит. Но – увы! – она дурнушка и никогда не будет ни на йоту так хороша, как наша вторая дочь Анабелла. Вы ее скоро увидите, и я не без гордости скажу, что, когда она вырастет, во всем Оксфордшире не найдется другой такой красотки. Третьей родилась моя любимица Этгита. Это настоящий бесенок. Нравом она очень напоминает Джудит в юности, но только перцу в ней поболее. После трех девчонок я страстно хотел, чтобы Джудит родила сына. Но она, словно мне назло, родила двойню – Одри и Уолшелину, а еще через два года на свет появилась Марион. Замок звенел от девчачьего писка. Но я был упрям, и через два года жена родила… О нет, не сына! Снова девчонку! Я дал ей имя Джудит, ибо ни одна из наших дочерей так не походит на свою мать, как эта малютка. А сейчас леди Селден снова в тягости, и я думаю, что теперь-то наконец у меня будет наследник. Должен же когда-нибудь прекратиться этот поток невест, иначе мне придется породниться со всем Оксфордширом!

Анна смеялась, слушая его. Ей редко доводилось встречать такого жизнерадостного и счастливого человека. Его бьющая через край энергия проявлялась в каждом жесте, в каждой улыбке. Он говорил и смеялся так заразительно, что Анна невольно забыла о своей усталости и тревогах. Даже суровое чело Майсгрейва разгладилось, и он тоже улыбался, слушая Саймона Селдена.

А тот вдруг приподнялся на стременах и радостно воскликнул:

– Клянусь правой рукой, мы уже у цели! Взгляните, вон виднеется мой старый Эрингтон-Хауз!

И кивком указал на зубчатые башни, синеющие между кудрявых древесных крон.

23. Замок Счастья

Рассказанная сэром Саймоном история казалась Анне похожей на волшебную легенду, где любовь преодолевает все преграды и счастливые влюбленные соединяются. Солнечный день, красноречие собеседника, взгляды Майсгрейва, которые она порой ловила на себе, – все это навевало Анне ощущение праздника. Однако, когда они въехали в лес, солнце скрылось и ветви зашумели под порывами ветра. Пришлось возвращаться к действительности. Обоз неспешно продвигался по бугристой дороге, и повозки то и дело увязали в жидкой грязи. На одном из ухабов повозку, в которой лежал Оливер, так тряхнуло, что раненый не смог удержать невольного крика. Анна тут же оказалась рядом.

– Потерпи еще немного, мой славный Оливер. Все будет хорошо. О тебе позаботятся добрые люди, и, даст Бог, все обойдется.

Юноша поднял на нее помутневшие глаза.

– Что обойдется? – облизнув пересохшие губы, спросил он, указывая на изувеченную руку с окровавленной повязкой. – Что обойдется? Теперь, даже если я и не умру, то навсегда останусь калекой, никому не нужным жалким калекой и, увы, больше никогда не испытаю, как бьется сердце в предчувствии битвы, никогда не согрею ладонь о рукоять меча!