Обручник. Книга третья. Изгой

Кулькин Евгений Александрович

– Ну, читай, – сказал.

И тот начал:

Стихи пишу иероглифною ручкой,Чернил хватает лишь на три строки,И потому-то строки неминучеТак коротки.

Сталин хмыкнул.

Потом поднялся, сходил к конторке, взял там чистый лист бумаги и, вернувшись на место, размашисто расписался на нем той самой ручкой,

которую только что подарил ему Бухарин.

– На, – протянул он лист Николаю Ивановичу.

– Зачем? – спросил Бухарин.

– На память, – ответил Сталин и добавил: – Когда захочешь меня оклеветать, то можешь перед подписью нацарапать чего хочешь.

И не очень тактично заключил:

– Ведь не откажусь.

11

Только что отстонала пурга.

Та, что приходит с Ледовитого океана.

И наступило благостное затишье.

Снег слепит до рези в глазах, как бы дразня своей нетронутостью.

Несмотря на то, что конец марта, а признаков весны здесь нет никакой.

Лишь дважды – по-артиллерийски протяжно лопнул на Енисее лед.

Лука взял какой-то прутик и вывел на снегу четыре цифры – 1925.

И, словно обидевшись на вмешательство в нетронутость, чуть взвизгнул в крычном заторе ветерок, и метель верблюжьей слюной потянулась куда-то вбок.

И уже через минуту тех четырех цифр уже не было.

Хотя заходить в жилье не хотелось.

И, как оказалось, не зря.

Полозья визганули где-то за спиной, и не очень дружелюбный голос вопросил:

– Скажите, жив еще ссыльный епископ?

Неведомо, но что-то ему ответили.

Но к приезжему вышагнул сам Лука.

– Я за вами, – сказал, как теперь выяснилось, посланник из Туруханска.

Епископ вошел в свое жилище, и на глазах выступили слезы.

Нет, ему не жалко было оставлять этот медвежий угол, в котором лед лежал круглый год, и ночлежную нору из оленьих шкур, равно как и комнату им когда-то уклеенную оберточной бумагой.

Но тут оставалось что-то большее, чем быт.

Взоры людей, которые сейчас отводят глаза.

Может, чем не угодил.

А скорее всего, чтобы тоже не выдать того же, чего он не стыдится теперь, – слез.

Приезжец не торопил.

Спешило само сердце.

А может, и в целом кровь.

Она истосковалась по множеству.

По всему, что делает взор, пусть и гневный, но никогда не унылый.

А вот и прощание.

– Если в чем не угодили, – сказал председатель станка, – не обессудьте.

А мужик, который вел у епископа истопные дела, сказал:

– А печку мы вашу разыграли в лотерею.

– Но постель я никому не отдам, – подала голос

прачка.

И только повариха молчала. Потом все же сказала:

– Бросьте в котелок льдинку. – И уточнила: – На счастье.

Отъехали.

Крестное знамя вслед.

Ехали молча.

Вернее, ни слова не проронил возница, а епископ все время говорил:

– Все же есть справедливость на свете. – И добавил: – Даже у Советской власти.

Возница поежился.

– Вы не заболеваете ли? – спросил его Лука.

Тот вяло отмахнулся головой, что могло означать: «Типун тебе на язык».

– Если бы Бог не знал, что мы из себя значим, – тем временем говорил Лука, – он позволил бы нам самосовершенствоваться.

И чуть ехидновато добавил:

– Как того обещают коммунисты.

Лед на Енисее то и дело с протяжным гулом лопался.

– Предчувствует весну, – сказал епископ.

И на это возница ничего не ответил.

Путь назад, казалось, был чуть ли не вдвое короче.

Поэтому только перед самым его концом, возница вдруг произнес:

– Знаете, почему вас вернули?

Лука то ли не слышал вопроса, то ли без дополнительных слов не спешил уразуметь ответа.

– В Туруханской больнице, – продолжил возница, – умер крестьянин, которого вы, как врач, наверняка бы спасли.

– Ну и что?

– И тогда поднялся народ.

– В самом деле? – оживился епископ.

– Дело было очень серьезное. Люди к исполкому пришли с вилами, с косами и с топорами.

– Даже так?

– Вот именно.

– И власти не выдержали?

– Похоже.

Возница остановил повозку.

– Знаете, что еще обидно? – Он сделал паузу: – Все ваши помощники – дерьмо. Им бы поднять голос, а не крестьянам.

Лука не возражал.

– Но коль там все так, – сказал он, – давайте в Туруханск въедем менее заметно, как то было на барже.

– Как получится, – кажется, не очень дружелюбно пообещал возница-чекист.

12

– Когда аргументов много, истина, как правило, так и остается недоказанной.

Это Лука изрек в пору, когда взвешивал все «за» и «против».

А дело в том, что здесь – у Ледовитого океана – ему предстояло осуществить полноправные крестины.

Но легко сказать. А как это сделать, когда нет канонических условий?

Во-первых, не было ни облачения, ни требника.

Значит, кроме всего прочего, и молитвы придется сочинять на ходу.

И во всем другом нужно было найти выход.

Епатрахиля, или что-то подобное ей, было сделано из полотенцев.

Под купель подошла деревянная кадка.