Обручник. Книга третья. Изгой
Шрифт:
– Ну я это понимаю, – сказала она и достала из-за пазухи бутылку водки.
Когда же Фрикиш понял, что она от него не отстанет, то сказал:
– Ну сядь вон в тот угол и молчи.
– А чурбан, что, не нужен?
И она, выйдя во двор, вволокла в комнату громадную осиновую чурку.
– Только давай с тобой договоримся, – начал Фрикиш, – что: а…
– Что такое «а»?
– Ну, во-первых, значит.
– Так.
– Дай мне слово, что ты об этом не расскажешь самому епископу.
Ну и всем прочим тоже.
– Я
От осины пахло весной.
И он начал:
От осины запахло весной,Это ангела день наступает.– На кого наступает? – спросила она.
– Ведь ты обещала молчать.
– Так это на улице.
– Тогда пойди погуляй.
– С кем?
– Ну одна. Походи. Поброди. Еще там что-нибудь поделай.
– А Оглобля говорил…
– Дубина, он, твой Оглобля.
– Нет, дубиной Ваську зовут.
– В общем, сгинь, если ты хочешь, чтобы я хоть что-нибудь написал.
Хренова наконец вышла.
А он забубнил:
Вот и ангел твой воспарил,Выбирая, где лучше сесть.Был бы он без обоих крыл,Все равно бы сесть угодилНа святое твое плечо,Принеся от Бога привет,Чтобы ты служил горячоМного-много и зим и лет.Мы попросим ангела, чтобИ от нас он слово шепнул.Ну а мы осеним свой лобКрестным знаменем…Он запнулся и потом, подбирая рифму, зашептал:
– Шепнул – пнул, загул, задул…
Фрикиш никак не мог найти последнюю созвучную строку.
– А я уже нагулялась, – объявившись на пороге, произнесла Екатерина.
– Сейчас, сейчас! Одну минуту!
Он выдворил ее на крыльцо.
– Ну а мы осеним свой лобКрестным знаменем. Век уснул.Наш двадцатый серьезный век,Что и ангелам стал не рай,Где любой на земле человек…– Ну скоро? – снова ломанулась в дом Хренова.
– Ты что, – взоорал он, – хочешь, чтобы я вообще все это бросил?
– А я тогда скажу…
Он захлопнул дверь.
Опять застрял на последней рифме.
– Где любой на земле человек,Скажет: «На судьбу, выбирай!»Но поняв, что совершенно не концовочная строка, и он снова ушел в дебри шептаний.
И в этот
– Ты знаешь, милый человек, Ероха-то тебя обманул.
– Какой Ероха?
– Ну какой сказал, что его сестра от товарища Сталина понесла. Не могла она этого сделать.
– Почему?
– Да потому что тогда еще не родилась.
Выпроваживая деда, Фрикиш – взором – обшарил весь двор, Хреновой нигде не было.
16
Если посмотреть на возню вокруг персоны Луки с позиции его глобального вреда Советской власти, то возня, которую сотворили вокруг него Стильве и Бабкин, выглядела смехотворно микроскопической.
Без нажима, просто так, как говорится, под веселую руку, держащую стакан с водкой, выведал Фрикиш у фельдшера Онуфрия Седуна все, о чем с ним вел беседу на допросе Стильве.
Седун неведомо чем был возбужден и все время пытался заверить, что никакого отношения не имеет к религии.
– Вот Мэри Исаевна Дворкина, – долдонил он. – Она могла утаить многое, поскольку призналась мне, что собирается в конечном счете стать ученой по медицинской части.
Видел Фрикиш ее.
Это та девушка, что на барже приплыла с Лукой в Туруханск.
Кто она по религиозным убеждениям навскид трудно было сказать, но вида она состоялась сугубо иудейского.
И Фрикишу даже казалось: не специально ли ее подсунули Луке, чтобы она следила за ним изнутри самой медицины.
А Седун – подонок.
Он работал как истинный стукач.
В своих показаниях обозначил врача Попова, сиделок Кандину и Савельеву, ту же Дворкину.
– Самое главное, – признавался Седун, – профессор все время как бы провоцировал нас подтвердить свое невежество.
– И как это у него получалось? – как можно бесчестнее интересовался Фрикиш.
– Например, скажет: «Если ты знаешь, что не туда идешь, то зачем кричать что обокрали?»
– Ну и чего тут? – притворился дебилом Фрикиш.
– Как что? Прямой намек, что политика нашей партии и правительства… Или, – он перебивает себя новой цитатой из высказываний профессора, – скажет: «Идешь за караваном, не говори, что ведут не туда». Улавливаете?
Даже такой афоризм, как «Человек чаще всего одинок, оттого что умен», Седун тоже записал в антикоммунистический актив Войно-Ясенецкому.
Удалось как-то поговорить Фрикишу и с Августой Бабкиной.
Ну двадцатилетняя дуреха.
Кстати, тоже цитировала епископа:
– Когда я уходила, он мне вслед сказал: «Да, с судьбой не спорят, ей покоряются». А как это можем делать мы, передовики и советские люди?
А вот Керим – в нардоме – что-то сотворил стоящее.
Диспут он организовал антирелигиозный на тему: «Кем ты хочешь стать, когда перестанешь быть?»
И там у него такая сценка была прилажена.
Ведущий говорит: