Обручник. Книга третья. Изгой
Шрифт:
– А зачем священников изничтожаете и церкви рушите?
Женщину вывели под руки.
– Зря вы это сделали, – сказал Горький. – С религией надо бороться иным способом.
– Каким? – спросил волохатый.
И вдруг в проеме дверей возникла все та же женщина.
– Когда их убивали, – закричала, – они просили Бога, чтобы простил их душегубцев, ибо они не ведают, что творят.
– Вот с кем приходится работать, – застенчиво произнес райкомовец, который, собственно, и привел его
Ничего особенного вроде не случилось. А душу стало жевать некое неудовлетворение собой.
Словно это не женщина, а он сам наговорил всем этого всего непотребного. А завтра ему встречаться с этими людьми.
И он слышал где-то в глубине толпы, которая пришла на встречу с ним такую фразу:
– Она говорит так, как вроде уже рассчиталась от нас.
После рабочих побывал он у красноармейцев. Там вопросов не задавали. Слушали как-то неподвижно. На шутки не реагировали совсем.
Лишь в самом конце один из малокалиберных командиров сказал:
– Вот, наверно, где нужна дисциплина, – это в писательстве.
И этим спас всю встречу. Ибо Алексей Максимович долго и обстоятельно рассказывал, как он работает над своими книгами, и что, действительно, лодырям в литературе делать нечего.
Последними в тот день были школьники. Они приветствовали Горького шумно и добросовестно.
И вот там-то и произошло то, что, он считает, было главным в тот день.
Одна девочка, видимо по наущению учителей, спросила:
– А вы напишите книгу о нашей стране?
Он долго и нудно объяснял ей, что не является иностранным писателем, что Советская Россия не только его родина, но он и ее гражданин.
И, естественно, его долг рассказать о тех преобразованиях, которые постигли Россию.
Он так и сказал «постигли». И уже через минуту раскаялся в этом. Потому как один умненький пятиклашка произнес:
– А я думал, что постигнуть может только горе.
И опять он стал выдираться из ситуации, как рыба, что выпутывается из сети!
И там же – на этот раз умненькая отличница-выпускница поинтересовалась:
– А как же вы будете писать, когда совершенно не знаете нашей жизни?
Это был «удар», после которого сперва встают на четвереньки, чтобы получить что-то аналогичное в зад. Но девочка не зря была отличницей, потому тут же предложила выход:
– То, что вас все знают, будет вам мешать на каждом шагу. Попробуйте изменить внешность.
– Точно! – подхватил первый умненький мальчик. – И мы напишем сочинение: «Как я узнал Горького».
И вот сейчас, полупроснувшись, Алексей Максимович думает как раз о том, что ему приготовила его вчерашняя собеседница.
И тут он не оговорился.
После встречи он долго разговаривал с этой девушкой. Естественно,
И, как нетрудно догадаться, руководителем школьного драмкружка. Звали ее Олей. И фамилия у нее была Оленина.
– Некоторые, – пооткровенничала она, – пытают, не псевдоним ли это у меня. Чтобы – по звуку – стоять поближе к Ленину. Но это не так.
И она рассказала свою родословную, которую, кстати, знает чуть ли не на пять колен.
– А говорят, – гудел Горький, – что мы Иваны, не помнящие родства.
– К сожалению, – посерьезнела Оля, – есть и такие. У нас в классе обучается, – она смутилась и поправилась: – учится некто Боровков, который не знает даже отчества своей матери.
И после этих слов Горький понял, почему по отношению к Боровкову у нее вылетело слово «обучается».
В нем действительно что-то неинтеллигентное, даже кондовое.
Впрочем, когда «гонка с пристрастием», как назвал кто-то его бесконечные встречи, все же иссякла, Алексей Максимович всерьез подумал, что Ольга подсказала ему прямо-таки классический выход. Потому как с самого утра у подъезда его дома толклись любопытные и газетчики.
Да и, видимо, те, кто его, пусть и негласно, но охраняли. Ведь все же знаменитость. Как везде любят подчеркивать, что друг Ленина. Словно его собственная известность не имеет статуса безоговорочности.
И все же поднялся с постели Алексей Максимович почти вяло и со словами: «Ну что ж, проверим» – стал рассматривать свое лицо в зеркало.
– Кто-то из сметливцев сказал, – произнес он своему отражению, – «в каждом из нас немного артист и очень много дурак». А, может, этот афоризм принадлежит мне? И он расхохотался.
7
Проверка была классической.
– Милейший! – обратился некий бородатый старик к милиционеру, огинающемуся возле дома Горького. – Который сейчас час?
Блюститель порядка глянул сперва за обшлаг, потом на солнце и только после этого ответил:
– Половина одиннадцатого, – но потом более стеснительно уточнил, – примерно.
Так Горький, как он считал, неузнанным покинул свое обиталище.
Для начала решил посидеть на скамейке в скверике.
Пригляделся к двоим старичкам. Те, изогнувшись, потому как скамья была с грядушкой, играли в шашки.
– Слышал, – сказал тот, что играл белыми, видимо, ожидая, что рядом умостится именно он, Алексей Максимович, – Горький из Италии приехал.
– Опять учить как жить? – спросил тот, у кого были черные шашки, и вдруг зачастил: – Откуда он такой гнусноты в своих рассказах понахватал? Ни одного героя нет, чтобы он был на человека похож.