Обручник. Книга вторая. Иззверец
Шрифт:
Но находился он еще в обсерватории, хотя и был уволен накануне, упросив на это начальство.
И вот в комнатешке, что была на некоторое время его, сейчас скопилось несметнее количество того, за что и Сибирь покажется ближе Гоби.
А аресты все продолжаются. И он, как ему кажется, дышит через раз.
И, может, эта незаметность и не позволила обнаружить и обезвредить его.
А потом наступило Первое мая уже нового века…
Было жарко и душно.
Но именно такая погода, наверно, и должна
Если бы тифлисцы были более наблюдательными, они бы обратили внимание на горцев, которые неведомо откуда понахлынули, чтобы появиться именно в центре города.
О том, что это были горцы, можно судить по их наряду. Они были одеты в теплые пальто и бараньи шапки.
Но это, как оказалось, были те самые демонстранты, о которых давно поговаривали в Тифлисе.
А вырядились те так по простой банальной причине, чтобы нагайки, коль они пойдут в ход, нанесли им меньший ущерб при недоброй встрече с конниками.
А вскоре над толпой взвился плакат: «Долой самодержавие!».
Коба впервые наблюдал неуправляемую, жуткую в своем отвращении от всякого здравого смысла, власть толпы.
Он видел старика со съеденными зубами, который, отплевываясь неведомого от чего, кричал:
– Кровопийцы и византийцы, черт бы вам в аду помог!
А, может, это он пел.
Во всяком случае, слова ложились, кажется, в рифму.
Баба с подбитым глазом тоже пыталась из-за спин более рослых мужиков, что называется, взвиться над толпой, потому как в руках у нее был неопределенного цвета флаг.
Но более всего было молодежи.
И среди нее его вчерашние однокашники – семинаристы.
Они шли плотным строем и тоже бубнили какие-то складушки.
Конные налетели внезапно из какого-то переулка и, что называется, располовинили толпу.
Одну ее часть прижали к правой стороне улицы, вторую – к левой, и стали – нахлыстом – орудовать нагайками.
Вой, крики, визг.
Коба не дурак, чтобы подставлять голову, потому скрылся в подворотню. И оттуда наблюдает, как в две нагайки была свалена наземь баба с флагом. Как упал под ноги лошадям беззубый дед. Как прыснули в разные стороны семинаристы.
А на земле то там, то сям бурели кровавые пятна.
И в это самое время во двор, в который забежал Коба, влетела женщина.
Он с трудом узнал в ней Розу – племянницу Ханы.
– Вы что тут делаете? – спросил он.
– То, что и ты, – ответила она, – спасаюсь.
И тут же сюда вломились двое верховых.
Коба моментально перескочил через какую-то загородку и оказался в соседнем дворе.
За его спиной остался истошный визг Розы.
Угрызения преследовали его все то время, пока он добирался до своего дома в обсерватории.
Но переступить его порог ему в тот день было не
А вечером он неожиданно встретился с мужем Ханы Иосифом Машиошвили.
– Живой? – спросил он Кобу, словно тот возвращался с какого-то циркового трюка под куполом «шапито».
– Как видите, – ответил Коба, даже не показывая того, что участвовал в демонстрации.
– А ты тут, случаем, – обратился еврей, – нашу Розу не видел?
Внутри Кобы что-то дрогнуло.
Наверно, это был тот орган, который заведует честностью. А может даже и раскаянием.
Но он сумел сконцентрировать волю и спокойно ответить:
– А чего ей здесь делать?
– Она ходила бастовать. Вернее, вдохновлять тех, кто слаб душой.
Слова ели словно блохи, и Коба стал почесываться.
Потом вдруг вспомнил наказ, данный партийцам Центральным комитетом: ни в коем случае не показывать свою явную принадлежность, не давая повода подозревать, что перед кем-либо истинный партиец.
И на этой расслабленности он произнес:
– Если бы я ее видел, то непременно оказался рядом с ней.
Она самая умна женщина на свете.
Иосиф, загребая башмаками землю, побрел дальше.
А Коба, как учили, тут же исчез.
7
Коба знал, что это существует, но никогда не испытывал сам.
Оно и звучит как-то полуотвеченно – «нелегальное положение».
Последнее время он стал, можно сказать, привязываться к словам. А все началось с одной встречи.
Как-то остановил его старый сапожник, давнишний друг отца, и сказал:
– Слышь, демонстрацию у нас учинить хотят?
Ну, естественно, Коба сделал вид, что вообще слышит об этом впервые.
И дед ему поведал:
– А ведь в этом слове-то что главное?
И тут не воспылал любопытством начинающий революционер.
– Демон, – вот что, – не стал томить старик.
Коба про себя усмехнулся.
Он много теперь должен делать потаясь, потому как разом утратил гласное упоминание не только своего имени, но и тех кличек, которые его сопровождали.
– «Демон», – повторил он про себя. – А что же значит «страция»? Может, страсть. Это тоже подходит. Многие на демонстрации видятся людьми, только что пережившие оргазм.
Если хочешь в Тифлисе потеряться, иди на базар. Вот именно так и шлялся Коба, больше чем уверенный, что жандармы ищут его в другом месте.
Но неожиданно заметилось, что какой-то взгляд чуть пристальней остановлен на нем.
И он тут же выхватывает у какого-то продавца курпяй и кричит:
– Покупайте смаху лучшую на Кавказе папаху!