Обсидиановая бабочка

Гамильтон Лорел Кей

Злость больше не искажала лица Эрнандо.

– А когда встреча?

Я покачала головой:

– Сначала обещай, что не скажешь Марксу.

– Он руководит расследованием. Если я ему не скажу, а он узнает, я могу ему сразу отдать бляху.

– Похоже, его здесь мало кто любит.

– Все равно он старше меня по званию.

– Он тебе начальник, – сказала я. – И ни в коем случае не старше по званию.

На это он улыбнулся:

– Лесть тебе ничего не даст.

– Это не лесть, Эрнандо, это правда.

Он замолчал,

глядя на меня. Лицо его приняло обычное выражение – то, какое я считала обычным. Может, он в свободное время режет щенков. Ладно, это, конечно, не так, но все равно я его не знала. Мы чужие, и все время мне приходилось себе об этом напоминать. А мне все равно хотелось относиться к нему как к другу или лучше. Что со мной творится?

– Когда у вас встреча, Анита?

– Если я не скажу, то что будет?

Снова тень решительности появилась у него в глазах.

– Тогда я скажу Марксу, что ты скрываешь информацию.

– А если скажу?

– Тогда я пойду с тобой.

– Не выйдет.

– Я тебе обещаю, что не буду выглядеть как коп.

Я оглядела его – от начищенных туфель до коротко стриженных аккуратных волос.

– И в какой это альтернативной реальности ты будешь НЕ ВЫГЛЯДЕТЬ как коп?

За спиной послышался звук открываемой двери, но мы не обернулись. Пожалуй, мы увлеклись игрой в гляделки.

– Рамирес! – заорал Джармен.

И на этот крик мы повернулись оба. Доктор Эванс стоял, прислонившись к стене, держа руку вверх. Запястье блестело, как алый браслет.

Мы с Рамиресом оба бросились через холл так, будто дверь была за милю от нас, а добежать следовало за секунду. Джармен и Джейкс уже скрылись за дверью, Бернардо замешкался, и пока дверь была открыта, вопли прорезали больничную тишину. Низкие, бессловесные, исполненные дикого страха, и я знала непонятно откуда, что это вопль человека. Я уже была возле двери, возле Бернардо, и Рамирес бежал за мной как тень.

– Неудачная мысль, – сказал Бернардо, но исчез за дверью на миг раньше, чем мы успели до нее добежать. Господи, как я ненавижу каждый раз оказываться правой!

39

Белая стерильная палата превратилась в ад. Оглушительный, хаотический ад. Ко мне метнулась рука без кожи, я полоснула ее клинком, выхваченным из наспинных ножен. Рука отдернулась, окровавленная. Они ощущают боль. У них идет кровь. Боже мой.

Я уже занесла лезвие для рубящего удара по шее трупа, снова бросившегося ко мне. Рамирес блокировал удар.

– Это же гражданские!

Я глянула на него, на ободранную тварь, которую удерживала на койке последняя привязь на руке. Она снова бросилась, полосуя воздух окровавленной рукой, крича без слов, и обрубленный язык извивался червем в остатках безгубого рта.

– Просто держись так, чтобы они тебя не достали. – Рамирес оттянул меня в сторону.

– Рамирес, это же трупы, просто трупы! – успела я сказать.

– Не убивай их.

Он поднял «змейку» и бросился

в драку, хотя это не было пока дракой. Почти все трупы, еще привязанные к койкам, дергались, извивались, вопя и воя. Они раздирали разодранную плоть о привязь, вздымались и падали снова.

Медбрат Бен стоял у изголовья одного пациента. Тот всадил зубы ему в руку так глубоко, что Бен не мог вырваться. Стоявший рядом Джармен ударил эту тварь по голове наотмашь дубинкой из-за спины, как бейсболист на отбиве. На фоне воплей послышался глухой удар, как по дыне.

Джейкс и Бернардо оказались у последней койки возле окна. Чернокожую сестру обхватил труп, еще привязанный к койке за руку и за ногу. Голову он погрузил в грудь сестры. Окровавленный перед халата прилип к телу сестры – будто ее окатили красной краской. Там, где вгрызался труп, рана не должна быть смертельной, но крови слишком много. До чего-то жизненно важного он добрался.

Джейкс бил труп по голове с такой силой, что приподнялся на цыпочки, чуть не отрываясь от земли при каждом ударе. Голова трупа кровоточила, трескалась, но зубы держали. Как чудовищное дитя, он припал к груди и жрал.

Бернардо бил его ножом в спину, снова и снова. Клинок выходил с фонтанами крови, но это ничего не меняло. Тот, что у двери, среагировал на боль, но когда начинался жор, они превращались в куски мяса. Мясу больно не сделаешь, и его черта с два убьешь.

Я прошла между койками, где дергались тела и одинаково таращились глаза. Будто из каждой пары глаз смотрело одно и то же. Их хозяин, кто бы он ни был, смотрел, как я иду по проходу, к дальней койке, подальше от Рамиреса и его предостережений. Он все еще не понимал, что будет, когда они все освободятся. К тому моменту нам лучше уже не быть в этой палате.

Я подошла к Бернардо, отодвинула его на шаг и сунула нож под челюсть трупа. Сделав глубокий вдох, я сконцентрировалась, как учат боевые искусства, когда надо сломать что-то большое и на вид прочное. Представила себе, как лезвие выходит из темени, и именно это попыталась сделать – проткнуть голову. Клинок вошел в мягкие ткани под челюстью резким хлюпающим движением, острие уперлось в черепную крышку и двинулось дальше. Оно не вышло из темени, но я ощутила, как оно проникло в странную пустоту костных пазух.

Труп отшатнулся от женщины, челюсти попытались раскрыться. Свободной рукой труп дернулся к своей пасти, отпустив сестру, и мелькнула рана. Дыра посреди груди. Обломки ребер торчали, как сломанные планки рамы. Дыра была размером с человеческое лицо, и там, в глубине, уже не было выеденного сердца.

– Господи! – ахнул Джейкс.

Тварь на койке высвободила вторую руку, вцепилась в рукоять, пытаясь выдернуть нож. Мы с Джейксом и Бернардо переглянулись. Только переглянулись, без слов, и повернулись к двери с одной мыслью: добраться до выхода любым возможным путем. Ничего человеческого не оставалось в этой палате, кроме нас.