Обсидиановая бабочка
Шрифт:
«У меня слуг много. Тот, кого ты остановила, для меня ничего не значит. Ты гибнешь вотще».
Я ощутила его гнев, ярость, что я осмелилась бросить ему вызов.
Я попыталась найти слова в ответ на его голос, и оказалось, что могу найти:
– Пошел ты на…
Я попыталась рассмеяться над ним, над его бессилием, но уже не могла. Темнота стала гуще, исчез голос хозяина и мой, и осталось… ничего не осталось.
41
Первым признаком того, что
– Держите ее!
Кто-то придерживал меня за ноги и руки. Я пыталась отбиваться, но не чувствовала собственного тела.
– Давление восемьдесят на шестьдесят, быстро падает.
Чьи-то тени надо мной, не рассмотреть. Резкий укол в руку, игла. Мужское лицо перед глазами, очки в металлической оправе, светлые волосы. Лицо расплывается в беловатый туман.
Серые пятна перед глазами, как на экране, когда пленка кончается. Я снова стала проваливаться вниз, назад.
Мужской голос:
– Мы ее теряем!
Темнота поглощает боль и свет. В темноту вплывает женский голос: «Дайте я попробую». Тишина во тьме. Чужих голосов на этот раз нет. Ничего, только плывущая темнота и я. А потом – только темнота.
42
Я проснулась от запаха шалфейных курений. Шалфей очищает и избавляет от отрицательных воздействий, любила говорить моя учительница Марианна, когда я жаловалась на запах. У меня от этих курений всегда голова болела. Я снова в Теннесси, с Марианной? Не помню, как туда попала. Открыла глаза, чтобы посмотреть, где я. Ага, в больничной палате. Если тебе часто приходится оклемываться в больничной палате, то узнаешь знакомые приметы.
Я лежала, моргая от света, счастливая, что очнулась. Что жива.
К моей кровати подошла женщина, она улыбалась. Черные волосы доходили до плеч, обрамляя волевое лицо. Глаза для такого лица маловаты, но смотрели они на меня так, будто знали что-то мне неизвестное, и это было хорошее «что-то» или хотя бы важное. Одета она была во что-то длинное и просторное с фиолетовым узором в красную крапинку.
Я попыталась заговорить, прочистила горло. Женщина взяла с прикроватной тумбочки стакан, и многочисленные ожерелья на ней зазвенели. Она наклонила соломинку, чтобы я могла попить. На одном из ожерелий висела пентаграмма.
– Не сестра, – сказала я, и голос у меня был хриплый. Она снова подала мне воду, и я приняла. Попыталась заговорить еще раз, и на этот раз голос уже был больше похож на мой. – Вы не сестра.
Она улыбнулась, и это обыкновенное лицо стало прекрасным, а светящийся в глазах интеллект вообще сделал ее неотразимой.
– Как вам удалось сразу об этом догадаться?
У нее был мягкий рокочущий акцент, который я не могла определить. Мексиканский,
– Во-первых, вы слишком хорошо одеты для сестры. Во-вторых, пентаграмма.
Я попыталась показать рукой, но она была привязана к доске, и в вену вставлена капельница. На кисти белела повязка, и я вспомнила, как меня укусил труп. Поэтому я выполнила этот жест правой рукой, которая вроде бы не пострадала. Вообще на левой у меня вроде как надпись «резать здесь». Или «кусать здесь», или что еще делать здесь. Я пошевелила пальцами левой руки, чтобы проверить, слушаются ли они. Слушались. Даже не очень болело, только стягивало кожу.
Женщина смотрела на меня своими необычными глазами.
– Я Леонора Эванс. Кажется, вы знакомы с моим мужем.
– Вы жена доктора Эванса?
Она кивнула.
– Он говорил, что вы ведь… колдунья.
Она снова кивнула:
– Я приехала в больницу ради вас, как вы это говорите? В ту же секунду.
На словах «как вы это говорите» акцент ее стал заметнее.
– В каком смысле – ради меня? – спросила я.
Она села на стул возле кровати, и я подумала, давно ли она здесь присматривает за мной.
– Врачи смогли запустить ваше сердце, но не могли удержать в теле жизнь.
Я покачала головой, и у меня где-то за глазами стала рождаться головная боль.
– Вы не могли бы погасить благовония? У меня от шалфея всегда болит голова.
Она не стала задавать вопросы, просто встала и подошла к столику на колесах, которые используют во всех больницах. Там стояла палочка благовоний в курильнице, длинный деревянный жезл, маленький нож и две горящие свечи. Это был алтарь. Ее алтарь или его портативный вариант.
– Поймите меня правильно, но почему здесь вы, а не сестра?
Она ответила, не оборачиваясь, гася палочку в курильнице:
– Потому что, если бы напавшее на вас создание попыталось убить вас еще раз, сестра бы вряд ли даже заметила, а потом уже стало бы поздно.
Она вернулась и села у моей кровати.
Я уставилась на нее:
– Вряд ли сестра бы не заметила мертвеца-людоеда.
Она улыбнулась, терпеливо, почти снисходительно.
– Мы с вами обе знаем, что, как бы ни были ужасны слуги, истинную опасность представляет хозяин.
Я вытаращила глаза – ничего не могла с собой сделать.
– Откуда… откуда вы знаете?
– Я коснулась его силы, когда помогала изгнать его из вас. Слышала его голос, ощущала его самого. Он хочет твоей смерти, Анита. Хочет выпустить из тебя жизнь.
Я проглотила слюну, пульс забился чаще.
– Я бы хотела, чтобы пришла сестра, если можно.
– Ты меня боишься? – спросила она, улыбаясь.
Я хотела сказать «нет», но…
– Да, но в этом нет ничего личного. Скажем так: после прикосновения смерти я не знаю, кому верить, в магическом, так сказать, смысле.