Обсидиановая бабочка
Шрифт:
Все оглянулись на меня. Мне даже не пришлось изображать смущение.
– Он за мной гнался. Я думала, они хотят убить всех остальных. – Я пожала плечами и вздрогнула от боли. – Он жив.
Это прозвучало, будто я оправдываюсь.
Они вызвали на подмогу еще четверых – обыскать местность. Вызвали «скорую» для Тритона, Гарольда и Рассела, когда его нашли. Я сидела на земле, ожидая, пока люди закончат свою работу. И опиралась на обе руки. Горячка боя прошла, и мне было не совсем хорошо.
Маркс на меня орал:
– Вы покинули больницу, нарушив распоряжение
Я подняла на него взгляд, и мне показалось, что Маркс стал выше, как-то еще дальше.
– И все эти мигалки и сирены – это только потому, что я уехала из больницы, не дав показаний?
Он покраснел, и я поняла, что угадала. Кто-то из полицейских окликнул его.
– Чтобы сегодня же были показания.
Он повернулся и пошел прочь. Очень хотелось, чтобы там он и остался.
Рядом со мной присел Рамирес, одетый в свою обычную рубашку с закатанными рукавами, и на открытом вороте был полузавязанный галстук.
– Как ты?
– Фигово.
– Я сегодня приехал в больницу, а тебя уже не было. В ту ночь лифт отключился из-за пожарной тревоги, мне пришлось бежать обратно к лестнице и потом за тобой. Вот почему я опоздал. И не оказался с тобой вовремя.
Поскольку он сразу так высказался, значит, это ему не давало покоя, что мне понравилось.
Я выдавила из себя подобие улыбки.
– Спасибо, что сказал.
Очень было жарко. Двор будто плыл в зное, как сквозь дрожащее стекло.
Рамирес дотронулся до моей спины – наверное, хотел мне помочь, и отдернул руку. Она была окровавленной. Он встал на четвереньки, одной рукой приподнял мне сзади блузку. Она так пропиталась кровью, что ее пришлось снимать, как кожуру апельсина.
– Иисус, Мария и Иосиф, что ты с собой сотворила?
– Сейчас уже не больно.
Я услышала эти свои слова откуда-то издалека, сползая к Рамиресу на колени. Кто-то позвал меня по имени, и я отключилась.
Очнулась я в больнице. Надо мной склонился Каннингэм. Мне подумалось: «Что-то мы слишком часто встречаемся», но я даже не стала пытаться это произнести вслух.
– Вы потеряли много крови, и швы пришлось накладывать снова. Смогли бы вы пробыть здесь достаточно долго, чтобы на этот раз мне удалось вас вылечить?
Наверное, я улыбнулась.
– Да, доктор.
– На всякий случай, если у вас появятся игривые мысли насчет удрать, сообщаю: я так напичкал вас анальгетиками, чтобы вы действительно чувствовали себя хорошо. Теперь спите, а утром увидимся.
У меня веки вроде бы закрылись, потом открылись снова. Надо мной стоял Эдуард. Наклонившись, он шепнул:
– Ползать на брюхе среди кустов, грозиться человеку яйца отрезать… шкура у тебя дубленая.
– Надо ж было твою шкуру спасти, – сумела я ответить.
Он нагнулся и поцеловал меня в лоб. А может, это мне приснилось.
49
На второй день в больнице мне стали снижать дозы препаратов, и появились сны. Я заблудилась в лабиринте высоких зеленых изгородей,
– Жан-Клод!
Искусительный и жаркий, раздался его голос:
– Где ты, ma petite? Где ты?
– Ты мне обещал не лезть в мои сны.
– Мы почувствовали, что ты умираешь. И встревожились, когда открылись метки.
Я знала, кто это «мы».
– Ричард не вторгся в мои сны, только ты.
– Я пришел предупредить тебя. Если бы ты нам позвонила, в этом бы не было необходимости.
Я обернулась и увидела среди травы и кустов зеркало. Зеркало в полный рост с золоченой рамой. Очень антикварное, совершеннейший «Луи каторз». И отражение мое потрясало. Дело было не только в одежде – прическа превратилась в какое-то сложное сооружение с висящими темными кудрями. И волос стало намного больше, сразу видно, что часть из них накладные. И даже мушки красовались на щеках. Комичное, должно быть, зрелище, но было вовсе не смешно. Вид утонченный, как у фарфоровой миниатюры, но не смехотворный. Отражение мое колыхнулось, вытянулось, потом исчезло, и в зеркале показался Жан-Клод.
Он был высок, изящен, одет с головы до ног в белый атлас – костюм под стать моему платью. Золотым шитьем сверкали рукава, швы на брюках. Белые сапоги до колен, завязанные широкими белыми и золотыми лентами. Фатоватый наряд, прикольный, говоря современным жаргоном, но он не казался неуместным. Жан-Клод выглядел элегантно и непринужденно, как человек, стянувший с себя деловой костюм и надевший что-то более удобное. Волосы его падали вниз длинными волнистыми прядями. И только неуловимая мужественность тонкого лица и полночно-синие глаза были обычными, знакомыми.
Я покачала головой, и от тяжести кудрей движение вышло неуклюжим.
– Я тут совершенно не к месту, – сказала я и попыталась вырваться из сна.
– Погоди, ma petite, погоди, пожалуйста. Я действительно должен тебя предупредить. – Он выглядывал из зеркала, как узник из-за решетки. – Вот это зеркало – гарантия, что я к тебе не притронусь. Я пришел только поговорить.
– Тогда говори.
– Это Мастер Альбукерка тебя так отделала?
Вопрос казался странным.
– Нет, Итцпапалотль меня не трогала.
Он вздрогнул при звуке ее имени:
– Не говори этого имени, пока мы в этом сне.
– О’кей, но это все равно не она.
– Но ты с ней виделась? – спросил он.
– Да.
Он состроил озадаченное лицо, снял с себя белую шляпу и стал похлопывать ею по бедру привычным жестом, хотя раньше я за ним такого не замечала. Но вообще я его в подобном костюме видела только один раз, и тогда мы дрались за свою жизнь, поэтому подобных мелочей действительно можно было не заметить.
– Альбукерк под запретом. Высший Совет объявил, что этот город закрыт для всех вампиров и их миньонов.