Обсидиановая бабочка
Шрифт:
– Получается уже длинный список того, кем наш убийца не является, – сказал Эдуард. – Теперь скажи мне, кем он является.
– Еще не знаю, но это противоестественное создание. – Я пролистала страницы, пока нашла те, что отметила. – Четверо из тех, что сейчас в больнице Санта-Фе, были найдены лишь потому, что бродили ночью с содранной кожей возле своих домов, истекая кровью. Оба раза их нашли соседи.
– Есть запись вызова 911 по этому поводу. Женщина, которая нашла Кармайклов, устроила по телефону истерику.
Я вспомнила виденное в больнице и попыталась себе представить,
– Могу ее понять, – сказала я. – Но я вот о чем: как они в таком виде были способны ходить? Один из выживших напал на соседа, когда тот бросился на помощь. Так укусил его в плечо, что мужика отвезли в больницу вместе с жертвами преступления. Доктор Эванс говорит, что в Альбукерке пациентов пришлось привязывать, потому что они рвутся уйти. Тебе это не кажется странным?
– Да, кажется. И какой же ты делаешь из всего этого вывод?
Впервые за всю ночь в его голосе послышалась едва заметная усталость.
– То, что содрало с них кожу, их зовет.
– Зовет – каким образом? – спросил Эдуард.
– Точно так же, как вампир зовет человека, укушенного и ментально покоренного. Сдирание кожи или что-то, с этим связанное, дает монстру над ними власть.
– А почему монстр не взял их с собой в ту ночь, когда ободрал? – спросил Эдуард.
– Не знаю.
– Ты можешь доказать, что жертв зовет к себе какое-то страшилище?
– Нет, но если доктора согласятся, можно посмотреть, куда пойдет один из выживших, если его не останавливать. Может быть, жертвы приведут нас прямо к этой твари.
– Ты видела больницу, Анита. Они не дадут нам взять своего пациента и отпустить. И между нами: я тоже не уверен, что хочу смотреть, как вот такое ходит.
– Ага! Великий Эдуард все-таки боится.
Мы обернулись к стоящему в дальних дверях Олафу. Он был одет в черные костюмные брюки, черную рубашку типа тенниски с короткими рукавами – слишком короткими для его рук. Наверное, когда покупаешь одежду таких размеров, выбор невелик.
Он вошел, скользя, и если бы я не провела столько времени в своей жизни среди вампиров и оборотней, я бы сказала, что он это умел. Для человека – просто великолепно.
Эдуард спросил, вставая:
– Что тебе нужно, Олаф?
– Девчонка расколола тебе загадку?
– Пока нет.
Олаф остановился у ближайшего к нам края стола.
– Пока нет. Почему ты так веришь в нее?
– Самый умный вопрос, который ты смог придумать за четыре часа, – сказала я.
Олаф повернулся ко мне и рявкнул:
– Заткнись!
Я шагнула вперед, и Эдуард тронул меня за локоть, покачав головой. Я шагнула назад, освобождая им место. Честно говоря, мне не хотелось заниматься борьбой с Олафом, а стрелять в него просто за то, что он на меня орет, – не могла бы. Это несколько ограничивало мои возможности.
На вопрос Олафа ответил Эдуард:
– Ты, когда на нее смотришь, Олаф, видишь только внешность – маленькую, но симпатичную упаковку. Под этой милой внешностью скрывается человек, мыслящий как убийца, как коп и как монстр. Я
– И какой же нам нужен специалист по магии?
В этот вопрос Олаф вложил тонну сарказма.
– Ведьма из тех, кто умеет работать с мертвыми. – Он помнил мою просьбу, высказанную там, на дороге. – Мы составляем список.
– И перепроверяем, – сказала я.
Эдуард только покачал головой.
– Это шутка? – повернулся ко мне Олаф.
– Очень безобидная.
– Так вот, ты бы постаралась не шутить.
Я пожала плечами.
Он снова повернулся к Эдуарду:
– Ты мне все это говорил еще до ее приезда. Ты распинался о ее способностях. Но мне приходилось работать с твоими специалистами по магии, и про них ты никогда так не говорил. Что же в ней такого, черт побери, настолько особенного?
Эдуард глянул на меня, снова на Олафа.
– Греки верили, что когда-то не было мужчин и женщин, и все души были едины. Потом души были разорваны пополам, и появились мужчины и женщины. Греки верили, что если найдешь вторую половину своей души, пару своей души, то вы станете идеальными любовниками. Но я думаю, что, если ее удается найти, слишком велико будет сходство для удачной любви. И все равно ваши души будут половинами одной пары.
Мне еле удалось скрыть, как я поражена этой речью. Надеюсь, мне все же это удалось.
– Ты это к чему? – спросил Олаф.
– Она вроде как часть моей души, Олаф.
– Ты спятил, – сказал Олаф. – С нарезки сорвался. Пара твоей души – ничего себе!
Я с этим его заявлением где-то готова была согласиться.
– А почему тогда одна из моих самых вожделенных фантазий – это дать ей пистолет, пока я буду на нее охотиться?
– Потому что ты псих.
«Слушайте, слушайте!»
Но этого я вслух не сказала.
– Ты знаешь, что это самая большая похвала, на которую я способен, – сказал Эдуард. – Если бы я хотел убить тебя, Олаф, то просто убил бы. То же самое относится к Бернардо, потому что я знаю, что превосхожу вас обоих. А насчет Аниты я ни за что не узнаю, если мы когда-нибудь не сойдемся в бою по-настоящему. Если я не узнаю, кто из нас был лучше, я до самой смерти буду об этом жалеть.
Олаф уставился на него:
– Ты хочешь сказать, что вот эта девчонка, эта die Zimtzicke лучше меня или Бернардо?
– Именно это я и хочу сказать.
Die Zimtzicke – значит сварливая или стервозная женщина. С этим мне спорить не приходилось. Я вздохнула: Олаф и без того меня ненавидел. Теперь он еще будет вынужден доказывать свое превосходство. Мне это ни к чему. За комплимент, конечно, спасибо, но то, что Эдуард фантазирует насчет моего убийства, не слишком успокаивает. Ох, извините – насчет охоты на меня, и чтобы я была вооружена, и чтобы узнать, кто из нас лучше в этом деле. Ну да, это признак здравого рассудка.