Обсидиановая бабочка
Шрифт:
Олаф еле слышно прерывисто шипел, причем все учащеннее. При других обстоятельствах я бы сказала, что он приближался к оргазму. Если сейчас так оно и было, то я не хотела об этом знать. Я старалась его не замечать – изо всех сил старалась.
Ягуар-оборотень так и стоял неподвижно, тело его обмякло, порез давно зажил. Он смотрел, как рвут на части плоть вампира. Смотрел с безразличным видом, но иногда, когда удар оказывался особенно злобным или показывалась кость, он вздрагивал и отводил глаза, будто не хотел смотреть, а отвернуться боялся.
– Хватит.
Прозвучало одно слово, и плети
Они гуськом отошли к небольшому каменному умывальнику в дальнем углу, по очереди обмакнули туда плети и с каким-то заботливым старанием их отжали.
Олаф дважды попытался заговорить, прокашлялся и наконец спросил:
– Вы плети смазываете седельной мазью или норковым маслом?
Женщины обернулись к нему, потом все вместе – к Итцпапалотль. Она ответила за них.
– Ты говоришь так, будто в этом разбираешься.
– Не так, как они, – ответил Олаф, и чувствовалось, что он потрясен. Как виолончелист, впервые услышавший исполнение Йо-Йо Ма.
– У них было время овладеть этим искусством.
– И они применяют его только к мужчинам, которые их обидели? – спросил он.
– Не всегда, – ответила она.
– Они умеют говорить? – спросил Олаф, глядя на них, как на что-то очень драгоценное и прекрасное.
– Они дали обет молчания до тех пор, пока не простится с жизнью последний их мучитель.
Я не могла не спросить:
– Их время от времени казнят?
– Нет.
Я нахмурилась, и, наверное, мой вопрос отразился у меня на лице.
– Мы не казним их. Мы только наносим им раны, и если они умирают от ран, так тому и быть. Если они выживают, то видят следующую ночь.
– Значит, Диего не получит медицинской помощи? – спросила я.
Эдуард так и не выпустил мою руку во все время пытки, будто действительно боялся, что я могу выкинуть что-нибудь самоубийственно-героическое. Он снова стиснул мне руку, и тут я на него взъелась.
– Отпусти на фиг, блин, или сейчас у нас с тобой… начнутся разногласия, Тед.
Мне не слишком приятно было смотреть, как Диего истекает кровью. Но не настолько, как следовало, – а это еще хуже. Однако помочь ему означало бы самоубийство. Он был чужак, он был вампир. Я не стану рисковать ради него нашей жизнью, и этим все сказано. А было ли время, когда я рискнула бы всеми нами, даже ради знакомого вампира? Уже и не знаю.
– Диего переживал еще и не такое. Он из них всех самый сильный. Остальных мы перед смертью смогли сломать. Они делали все, что мы им говорили. А Диего до сих пор сопротивляется. – Она мотнула головой, будто отгоняя прочь воспоминания. – Но мы должны тебе показать, как это делается должным образом. Чолталокаль, покажи, как следует принимать жертву.
Вампир, стоявший справа от нее, шагнул вперед. Он обошел лежащего Диего брезгливо, как кучу мусора, которую кто-то должен убрать, и встал перед оборотнем, как стоял Диего, но обстоятельства переменились.
– Предлагай свою жертву, мой кот, – сказала она.
Сет оторвал взгляд от тела Диего, посмотрел на стоящего перед ним вампира.
– Моя небесная владычица, я желаю, ты знаешь это, но… но я, кажется… – Он сглотнул слюну, так что слышно было, хотя у меня еще чуть звенело в ушах. – Я, кажется…
– Предлагай свою жертву, Сет, или гнев мой обрушится на тебя.
Четыре жуткие сестры повесили плети на крючки – вроде как садомазохистский вариант семи гномов с одинаковыми инструментами. Они поплыли обратно к нам, как акулы, почуявшие в воде кровь.
Сет вроде бы знал, что они здесь. Он схватил себя обеими руками и попытался чего-то добиться, но глаза его бегали по комнате, будто искали, куда сбежать. Он старался, но ничего не получалось.
Эдуард уже не держал меня за руку. Может быть, Сет на него так подействовал, а может, решил, что на эту ночь я свои запасы терпения исчерпала.
– Ты же его напугала до полусмерти. В таком состоянии поднять эту штуку трудно.
Богиня и Чолталокаль повернулись ко мне, и у них было почти одинаковое выражение лица. Не очень-то долго я всматривалась им в глаза, но взгляд их был пронизан презрением. Как это я посмела вмешаться?
Эдуард сделал движение, чтобы снова взять меня за руку, но я остановила его:
– Не трогай меня.
Его рука опустилась, но он бросил на меня недовольный взгляд. Ладно, мне тоже сейчас многое не нравится.
– Ты предлагаешь помочь ему преодолеть страх? – спросила Итцпапалотль, всем своим видом показывая, что ничего подобного от меня не ожидает.
– Конечно, – ответила я.
Не знаю, у кого был более удивленный вид, но думаю, что у Эдуарда, хотя Бернардо у дверей мог бы наравне с ним претендовать на первое место. Олаф только наблюдал, как лиса за кроликом через большую дыру в изгороди, чтобы пролезть. Нечего уделять ему внимание. Лучше всего игнорировать. Иначе надо убить – так я решила.
Я протянула руку к ягуару. Он замешкался, глядя на меня, на стоящего перед ним вампира, и обернулся к богине. Я пошевелила пальцами:
– Давай, Сет. Не возиться же нам всю ночь.
– Иди к ней и делай, что она скажет, если ты хочешь предложить приемлемую жертву.
Он осторожно взял мою руку. В этом голом мужчине шести с лишним футов ростом что-то было от маленького ребенка. Может быть, почти панический страх в голубых по-детски глазах. Он боялся, боялся, что тоже окажется на полу, как кусок мяса для четырех плетей. Его можно понять. Если бы я не вмешалась, можно не сомневаться, что так бы и кончилось. Но я больше не собиралась терпеть эти пытки. Во мне заговорило не моральное отвращение, а просто отвращение. Я хотела получить ответы на свои вопросы и убраться отсюда ко всем чертям. Вампиры могут жить очень долго, теоретически – вечно, а это значит, что к делу они переходят более чем лениво. Но у них есть в запасе вечность, у меня ее нет.