Обсидиановая бабочка
Шрифт:
Бернардо был одет в белую футболку с короткими рукавами и черные джинсы. Верхний слой волос он стянул с боков на макушку под большой пестрый берет. Вся остальная часть черной шевелюры спадала на плечи и резко оттеняла белую рубашку. Сзади на правом бедре у него висела десятимиллиметровая «беретта». Ножа я на нем не видела, но он точно был.
Эдуард стоял у плиты, раскладывая омлет со сковородки на две тарелки. Он тоже был в черных джинсах и ковбойских сапогах, в такой же белой рубашке,
– Ух ты, ребята, мне что, идти переодеваться?
Они все посмотрели на меня, даже Олаф.
– Вполне приличная на тебе одежда, – ответил Эдуард.
Он отнес тарелки к столу и поставил перед пустыми стульями. В центре стола, возле цветов, стояла тарелка с беконом.
– Но не соответствующая, – сказала я.
Эдуард и Бернардо улыбнулись, Олаф – нет. Вот удивительно-то.
– Вы все вроде как в униформе.
– Пожалуй, – сказал Эдуард и сел на один из свободных стульев. Я заняла второй.
– Надо было меня предупредить насчет формы одежды.
– Мы не нарочно так оделись, – сказал Бернардо.
Я кивнула:
– И потому так забавно и вышло.
– Я не пойду переодеваться, – заявил Олаф.
– Никто и не предлагал, – ответила я. – Я просто поделилась своими впечатлениями. – В яичнице были какие-то зеленые и красные кусочки. – А это что такое?
– Зеленый перец, чили и кубики ветчины, – ответил Эдуард.
– Господи, Эдуард, зачем?
Я люблю яйца в таком виде, как их создал Бог, – без ничего.
Повернув омлет вилкой, я потянулась за беконом. Половина его была еле обжарена, другая половина – до хруста. Я взяла зажаренный кусок.
И у Олафа на тарелке бекон был с корочкой. Ну-ну.
Я произнесла над едой молитву. Эдуард продолжал есть, но остальные замялись, чувствуя себя неуютно с полным ртом. Всегда забавно произносить молитву в компании людей, которые этого не делают. Такое сконфуженное молчание и лихорадочная мысль: то ли жевать, то ли перестать. Я договорила слова молитвы и взяла кусок бекона. Вкусно.
– Каков план игры на сегодня? – спросила я.
– Вы еще дела не дочитали, – сказал Эдуард.
Бернардо застонал.
– Я думаю, это напрасная трата времени, – сказал Олаф. – Мы их прочли. Не верю, что она найдет что-нибудь новое.
– Она уже нашла, – ответил Эдуард.
Олаф повернулся к нему, задержав вилку с беконом на полпути ко рту:
– Ты о чем?
Эдуард рассказал.
– Это пустяк, – заявил Олаф.
– Это больше, чем ты сделал, – спокойно ответил Эдуард.
– Если я такая обуза в этой работе, то, может, мне уехать?
– Если не сработаешься с Анитой, то, наверное, придется.
Олаф уставился на него.
– Ты предпочитаешь для поддержки
– Да.
– Я ее могу сломать о колено, – произнес Олаф. Удивление сменялось гневом. Боюсь, что у Олафа почти все эмоции переходят в гнев.
– Может быть, – согласился Эдуард. – Но не думаю, что она тебе предоставит шанс.
Я подняла руку:
– Эдуард, не превращай это в состязание.
Олаф неторопливо повернулся ко мне и медленно и очень отчетливо произнес:
– Я с бабами не состязаюсь.
– Боишься проиграть? – спросила я и тут же пожалела. Минута удовлетворения не стоила выражения на его лице, когда он поднялся со стула. Я пригнулась к столу и вытащила «файрстар», направив его под столом в сторону Олафа.
Он стоял, нависая надо мной, как древесный ствол из мышц.
– Эдуард все утро рассказывал мне о тебе. Пытался убедить, что тебя стоит слушать. – Он мотнул головой. – Ты ведьма, а я нет. Тварь, за которой мы охотимся, может обладать магией, и нам нужен твой опыт. Пусть это все и правда, но терпеть от тебя оскорблений я не стану.
– Ты прав, – сказала я. – Прошу прощения. Это была глупая шутка.
Он заморгал:
– Ты извиняешься?
– Да. В тех редких, редчайших случаях, когда я не права, я могу извиниться.
Эдуард пристально глядел на меня через стол.
– В чем дело? – спросила я.
Он только покачал головой:
– Ни в чем.
– Ненависть Олафа к женщинам ослабляет его, а я стараюсь не смеяться над слабостями других людей.
Эдуард закрыл глаза и покачал головой:
– Ты никак не можешь оставить это без ответа?
– Я не инвалид! – вспыхнул Олаф.
– Твоя бессознательная и непримиримая ненависть ослепляет тебя, когда дело касается причины ненависти. Копы вышибли меня с осмотра места преступления, потому что вчерашний главный коп оказался христианским правым экстремистом и счел меня дьявольским отродьем. Он предпочитает, чтобы больше погибло людей, чем воспользоваться моей помощью в раскрытии дела и обойтись меньшими жертвами. Его ненависть ко мне берет верх над желанием расправиться с монстрами.
Олаф все еще стоял, но напряжение в нем ослабло. Вроде бы он действительно меня слушал.
– У тебя ненависть к женщинам сильнее желания поймать монстра?
Он посмотрел на меня, и впервые его взгляд не был злобен. Он был задумчив.
– Эдуард позвал меня, потому что я в своем деле лучший. И я никогда не бросал работы, пока дичь не была убита.
– А если нужен мой опыт в противоестественном, чтобы убить этого монстра, ты сможешь с этим смириться?
– Мне это не нравится.