Обсидиановая бабочка
Шрифт:
– Почему? Потому что я женщина?
Он вспыхнул, будто смутился.
– Я не это хотел сказать.
Но хотел он сказать именно это. Ладно, ему же всего четырнадцать. Я спустила вопрос на тормозах.
– Анита – один из самых сильных людей, которых я знаю.
Питер прищурился:
– Она крепче Бернардо?
Эдуард кивнул.
– Крепче Олафа?
Я стала лучше думать о мальчике, когда он расположил их в такой очередности. Он инстинктивно почуял, кто из них страшнее. А может, дело в росте Олафа.
– И даже крепче Олафа, – ответил Эдуард.
Из-за скатерти донесся презрительный фырк – заговорило уязвленное самолюбие Олафа.
Питер посмотрел на меня уже по-другому. Он явно размышлял, пытаясь представить мою миниатюрную женскую личность в одном ряду с агрессивной, внушительной, мужской сущностью Олафа. И наконец покачал головой:
– Она не выглядит крепче Олафа.
– Если в смысле армрестлинга, то нет, – сказала я.
Он нахмурился и повернулся к Эдуарду:
– Я не понял.
– А я думаю, что понял, – сказал Эдуард. – А если нет, то объяснить это я не могу.
Питер стал еще мрачнее.
– В кодексе крутых парней, – обратилась я к Питеру, – очень многое нельзя объяснить.
– Но вы его понимаете.
Это прозвучало почти обвинением.
– Я много времени терлась среди очень крутых парней.
– Это не то, – сказал он. – Вы очень отличаетесь от всех женщин, которых я видел.
– Она отличается от всех женщин, которых ты когда-нибудь увидишь, – ответил Эдуард.
Питер посмотрел на меня, на него.
– Мама к ней ревнует.
– Я знаю, – сказал Эдуард.
Из комнаты донесся голос Бернардо:
– Можно нам уже опустить эту рогожу?
– Да неужто такие крутые супермены уже устали? – спросила я.
– Молочная кислота вырабатывается в мышцах у каждого, киска.
Я первая начала обзываться, поэтому пропустила «киску» мимо ушей.
– Тебе надо пойти к маме и Бекки на кухню, – сказала я.
– В самом деле надо?
Он смотрел на Эдуарда, ожидая от него разрешения.
– Да, – сказала я, пытаясь взглядом внушить ему, чтобы не вздумал перечить.
Но он смотрел только на мальчика. Они оба уставились друг на друга, и между ними что-то проскользнуло, знание какое-то, что ли.
– Уберите скатерть, – сказал Эдуард.
– Нет! – воспротивилась я и поймала Питера за руку. Повернула к себе, спиной к двери. Захваченный врасплох, он не стал вырываться. Но не успел он еще решить, что со мной делать, как заговорил Эдуард.
– Отпусти его, Анита.
Я обернулась на него через плечо Питера и обнаружила, что Питер выше меня на пару дюймов.
– Эдуард, не надо!
– Ему интересно – пусть посмотрит.
– Донне это не понравится, – сказала я.
– А кто ей расскажет?
Я глянула в темные глаза Питера.
– Он, вот
– Я этого не сделаю, – сказал Питер.
Я покачала головой. Не верила я ему, поэтому-то и отпустила его руку. Если Эдуард покажет Питеру этот уголок ада и Донна окажется в курсе, то разрыв между ними будет обеспечен. Так что я готова была ради этого пожертвовать душевным спокойствием Питера. Вот она – суровая правда.
Рогожа упала, сначала со стороны Олафа, а Бернардо остался стоять, держа ее на руках, как спящего ребенка. Он посмотрел на Эдуарда, покачал головой и отошел к Олафу, пропуская Питера в комнату. Я двинулась следом за ним и Эдуардом.
Олаф встал у дальней двери. Бернардо положил скатерть на стол и отступил к его краю. Я заняла позицию у дальней стены, почти зеркально повторив позу Олафа, но у противоположной двери. Все мы стали каждый по своим углам, будто отделяя себя от того, что происходило. Пожалуй, даже Олаф этого не одобрял.
Питер разглядывал фотографии, расхаживая по кругу. Он побледнел и произнес приглушенным голосом:
– Это все люди?
– Да, – ответил Эдуард. Он стоял рядом с Питером, не слишком близко, но он был с ним.
Питер подошел к ближайшей стене, к фотографии, которую я рассматривала.
– Что с ними случилось?
– Мы еще не знаем, – ответил Эдуард.
Питер не отрывал взгляда от фотографий, глаза его бегали по страшным картинам. Он не подошел, не стал рассматривать их вблизи, как я, но он смотрел и видел, что на них. Не вскрикнул, не упал в обморок, его не стошнило. Доказал, что хотел. Он – не баба. Я подумала, не надо ли его предупредить, что могут быть кошмары. Да нет. Они либо будут, либо не будут.
Он все еще был бледен, испарина выступила на верхней губе, но он мог двигаться, и голос его был хрипловат, но спокоен.
– Я лучше пойду помогу маме на кухне.
И он вышел, обхватив себя руками, как от холода.
Никто не сказал ни слова. Когда он отошел так, что уже не мог слышать, я подошла к Эдуарду.
– Ну, прошло лучше, чем я думала.
– Прошло примерно так, как я и думал, – ответил Эдуард.
– Черт побери, Эдуард, у парня будут кошмары!
– Или да, или нет. Пит – пацан крепкий.
Эдуард выглядывал в дверь, будто все еще видел Питера. Взгляд его был где-то далеко.
Я уставилась на него:
– Ты им гордишься. Гордишься тем, что он посмотрел на вот это, – я мотнула головой в сторону фотографий, – и выдержал.
– А почему бы ему не гордиться? – спросил Олаф.
Я оглянулась на него:
– Если бы Эдуард был отцом Питера – то понятно. Но это не так.
Я снова повернулась к Эдуарду и пристально посмотрела на него. Лицо его было непроницаемо, как всегда, но чуть лучились глаза.