Объяснение в любви
Шрифт:
Коммерсант Трапе, застрявший здесь из-за автомобильной аварии, соглашается подыграть пенсионерам в этом спектакле. Совесть у него чиста, никаких преступлений он не совершал и убежден, что ему ничего не грозит. Бывший прокурор держит пари с бывшим адвокатом, что ему удастся найти доказательства, уличающие обвиняемого в преступлении, и вынести приговор, не подлежащий обжалованию. И Трапе терпит аварию, на этот раз моральную — прокурор доказывает, что он, Трапе, преступник. А за фигурой прокурора вырастает сам автор, утверждающий, что в его мире человек по природе своей является потенциальным преступником, мало того,
Я вспомнила этот фильм потому, что, видимо, передача, о которой рассказывала моя коллега из Би-би-си, построена по этому образу и подобию. Ее авторы собирают материал, компрометирующий человека, анализируют его поступки, выводят абстрактные логические умозаключения, домысливают его прегрешения, находят свидетелей его жертв и сталкивают их во время передачи с главным действующим лицом. Помню, что англичанка рассказывала, как на одну из передач пригласили шесть бывших жен виновника передачи и они изобличали его во всех смертных грехах. И еще одна маленькая деталь: доброволец, готовый подвергнуть себя такой экзекуции, получает денежное вознаграждение за причиненную ему моральную травму. Как я выяснила, охотники находились.
Мой лимит при официальном обмене мнениями был исчерпан, но в кулуарах в перерыве между заседаниями я рассказала об одном из эпизодов нарвской передачи «От всей души».
По городу проходит граница Ленинградской области и Эстонии. Передача была посвящена коллективу строителей Эстонской ГРЭС. Когда журналистка Марьяна Краснянская впервые приехала в Нарву собирать материал, начальник строительства сказал ей:
— Есть у нас бригадир экскаваторщиков Ефим Федосеевич Житный. Работает хорошо, человек необщительный, замкнутый. Слышал я, что он был в Бухенвальде, он сам, Житный, об этом никогда не вспоминает. Попытайтесь поговорить с ним.
Встретил Ефим Федосеевич журналистку с телевидения очень сдержанно, чтобы не сказать — настороженно, но постепенно разговорились. Он рассказывал о ребятах своей бригады, о том, как после войны разминировал Ладогу, и, вероятно, почувствовав неподдельный интерес к своей судьбе, незаметно перешел на военные годы. Оказалось, что уже 30 лет он безуспешно разыскивает Колю Олейникова. Когда Житный встретил Колю в Бухенвальде, мальчику было тогда 14 лет.
Позже мы узнали о том, как Житный заботился о мальчике, опекал его и, наверное, спас от смерти. На лагерном языке это означало согревать его теплом своего тела — они спали на нарах рядом. Он подставлял свою спину вместо Колиной под плетку, воровал для него свеклу, устраивал его в лазарет, когда ожидались карательные акции в лагере. И только уже потом Житный понял, что и сам-то он выжил, может быть, благодаря Коле. У него была цель, она поддерживала силы, не давала угаснуть воле.
Ефим Федосеевич видел наши передачи и, может быть, где-то в глубине души надеялся, что телевидение поможет найти Колю, Николая Степановича Олейникова. Семья его до войны жила в Харькове, отец был железнодорожником
— вот и вся информация, которой располагала Марьяна Краснянская. Пароль «От всей души» открыл в Харькове поискам «зеленую улицу». Включились отделы кадров крупных предприятий, адресные столы, райвоенкоматы. Люди оставались после работы и допоздна
— С вами говорят из райвоенкомата. Есть один человек, правда, не Олейников, а Олейнич, имя и отчество совпадают, в анкете пишет, что был на оккупированной территории, но о Бухенвальде не упоминает. Мы его вызвали, он ждет в приемной. Хотите с ним поговорить?
Журналисты задали Николаю Степановичу Олейничу всего два вопроса, ответы на которые не оставили никакого сомнения в том, что это тот человек, которого столько лет искал Ефим Федосеевич Житный.
— Скажите, из Бухенвальда вы ехали через Львов?
— Да, — ответил Олейнич.
— Кто вам больше всех запомнился в Бухенвальде?
— Ефим Житный.
В Нарву мы ехали вместе с Николаем Степановичем Олейничем.
Никогда нельзя заранее предугадать, кто будет больше волноваться — тот, кто знает, что предстоит встреча, или тот, для кого она будет неожиданностью. Встретились Житный и Олейнич в зрительном зале. Николай Степанович буквально упал на Житного, а тот крепко держал его за руку, и это рукопожатие, взятое оператором крупным планом, кажется, вобрало в себя все — и память о прошлом, и все эмоции, сдерживаемые и прорывающиеся наружу, которые захлестнули этих людей.
В этот момент зазвучал «Бухенвальдский набат»: «Люди мира, на минуту встаньте!» Весь зал встал.
О том, как исполнялась эта песня в одном из клубов Нарвы на передаче «От всей души», я и рассказала своим зарубежным коллегам. Очень жалела, что не взяла с собой писем, в которых телезрители писали, как они тоже встали у своих экранов.
Меня избрали вице-президентом Международной ассоциации дикторов. Президентом стала Дениз Фабр. У нее были большие планы новых встреч. Но ассоциация, к сожалению, распалась, не успев родиться.
В Монте-Карло я жила в «Отель де Пари». В ресторане гостиницы собаки обедали за одним столом со своими хозяевами. Не нахожу слов, чтобы выразить, что я почувствовала, когда вошла в зал. Я представила своего эрдельтерьера Чипи на месте этих благовоспитанных бульдогов, ставших дрессированными манекенами, служащих лишь тщеславию своих хозяев, тщеславию, измеряющемуся количеством нулей, обозначенных на их счетах в банках, воинственному тщеславию, унижающему тех, кто ел в обществе людей, а не собак. За этой наглой вывеской любви к животным скрывались звериные повадки людей.
Этот эпизод я вспомнила за ужином в небольшой гостинице районного центра Боровской в Кустанайской области. На передачу, посвященную целинникам, вместе с нами прилетел композитор и исполнитель своих песен Евгений Мартынов. Столовая была на втором этаже. Сидим мы, ужинаем, Мартынова почему-то нет. Вдруг слышу, с первого этажа раздается его голос — поет. Кто-то предположил:
— Может быть, это радио?
Спускаюсь, иду на голос, попадаю на кухню и застаю такую картину: пожилая женщина в поварском колпаке, сложив руки на груди, стоит у плиты и, затаив дыхание, слушает Женю. А он в полный голос поет ей одной — никого больше нет