Очаги ярости
Шрифт:
3
Нет, по крайней-то мере один пациент в госпитале оказался. На единственной занятой койке во всём заведении. Как ни странно, тот самый, которого доктор искал.
— Здравствуй, Диего! — вымолвил он, заходя в палату.
И получил в ответ взгляд до глубин души потрясённого человека.
Потрясение, впрочем, агрессии не содержало:
— Ну ты даёшь, дотторе! Я уже думал, что этого имени на Эр-Мангали никто и не помнит! Всё Рамирес, Рамирес, туда Рамирес, сюда Рамирес…
Эх, да Гонсалес и сам вряд ли когда
А зачем он сейчас выбрал такое имя? Так решил зайти от истоков. Ибо Рамирес — он человек, мягко сказать, несколько противоречивый. Имя же, данное близкими в детстве, часто людей подкупает.
— Я надеюсь, дотторе, ты не считаешь меня простаком. Ну так вот, я всё понимаю. Ты работаешь у Бенито, ему надо о чём-то узнать, потому ты мения сейчас изумляешь, я ведь правильно угадал?
— Более или менее! — Что же теперь отпираться.
Да уж, Гонсалес пусть и не думал настолько его изумить, но зато с общим вектором угадал. Так как Рамирес дальше сказал такое:
— Мне бы, наверное, надо бы рассердиться. Типа, манипуляция, типа использование в своих интересах. Но мне всё-таки нравится, что ты помнишь, как меня звать. Память твоя, не у другого кого спросил.
Всё, что Гонсалесу оставалось делать, это кивать.
— Ну так что ты хотел узнать? О ком, или о чём?
— Мне бы, — сказал Гонсалес, — вывести доктора Хойла в уединённое место. Чисто для разговора с глазу на глаз.
Чуть не брякнул «за пределы посёлка». Но за пределы — условие ныне излишнее. Призму-то свистнули. Значит, избыток правдивости либертинам Содома больше не угрожает.
4
— Ха! — воскликнул Диего Рамирес. — С доктором Хойлом? Нет ничего проще этого. Кто, по-твоему, мой лечащий врач? — Тут он, облокотившись на койку с краю, начал было садиться, но, скривившись от боли в ране, затормозил это движение на середине. — Сейчас отведу.
— Погоди, — попросил Гонсалес, — мне же не прямо сейчас. Я пока узнавал предварительно…
— Почему не сейчас? — Рамирес застыл в неудобной по виду позе.
— Я всего, чего надо, и не догадаюсь спросить. Лучше сразу позвать Бенито Родригеса, чтобы тебя не бесплокоить дважды…
— Да какое там беспокойство, — Рамирес поморщился, должно быть, от нежелания убеждать пополам с болью. — Мне с постели вставать не впервой, да уже, видать, и пора.
— Лечащий врач так сказал?
— Не сказал, — пациент выдал гимасу явственно саркастическую, после чего решительно сбросил обе ноги с койки на пол и, на силу нашарив больничную обувь, с новой точки опоры вернулся к идее встать.
— Осторожней, — буркнул Гонсалес, поддержав его за предплечье.
— Не спеши звать Родригеса к доктору Хойлу. Потолкуй-ка с ним сам для начала, — предложил Диего Рамирес. — А приглашать ли Бенито, уж тогда и решишь. Я, если что, поковыляю к нему ещё раз.
5
Оказалось, покои лечащего врача находились не в основном здании госпиталя, а в пристройке, в которую вёл крытый
Шли они медленно. Рана Рамиреса явственно беспокоила, что, с одной стороны, вроде, не мудрено. Если тебя порвала лезвиями когтей жуткая тварь, единственная в своём роде, да такая, что даже суровая кличка (тварь прозвали Адской Собачиной) всех подробностей этого ужаса не передаст — много ли шансов не остаться калекой? Бедный Том Трентон, вон, тоже до сих пор не может без боли ступать на больную ногу — а его всего-навсего дюжину лет назад подстрелили из бластера.
По дороге Гонсалес пытался Рамиреса отвлекать неторопливой беседой от всей полноты испытываемых страданий. Правда, поскольку считал неэтичным расспрашивать ни о чудовищной Собачине (ибо к чему бередить шоковый опыт), ни о методах лечения доктора Хойла (как ты к коллеге ни относись, а всё же не лезь под руку), то затруднялся в выборе темы беседы. К счастью, на тему леченья Диего Рамирес и сам оказался не прочь посудачить.
Так история исцеляющих действий доктора Хойла в отношении раненого сделалась достоянием и доктора Гонсалеса.
6
В первый момент, как Родригес, Маданес и Диас привезли его раненым в ожидаемо «гостеприимный» посёлок Свободный Содом, Диего Рамирес был плох, плох настолько, что чуть не кончался. Исполосованный бритвенными когтями, с сокрушёнными рёбрами после броска скоростной твари, густо забрызганный кровью своей и кровью Собачины, проволочённый товарищами по охоте по многим камням и кочкам, растрясённый потом в вездеходе не самого ровного хода — он был уже не готов хоть на что-то всерьёз понадеяться. Он был истинно близок к последнему равнодушию, так как морально устал от всего и от всех.
Он старался не вспоминать о содомской начальнице Мэри Бастинде, старой потасканной кукле, ведь как вспомнишь, так вздрогнешь. Если вдобавок имел с нею дело лично, то и подавно прогноз не даёт утешений: дама она злопамятная. У Рамиреса же с той Бастиндой в предыдущие годы случилась любовь, после коей он с ней пережил очень громкую ссору — с криками, воплями, крокодильими слёзками и публичным прощанием раз и навсегда… А теперь она впустит достойного казни «подлого негодяя» в Свободный Содом, чтобы его здесь лечить и вылечить? Диас с Маданесом, кстати, тоже сошлись на том, что ни за что не впустит. А вот Бенито надеялся употребить влияние.
Потому что Бастинде от него было что-то нужно. Кажется, артефакт. Или Рамирес бредит и что-то путает.
В общем, будут лечить, или нет, обещать было трудно. Потому-то явление доктора Хойла оставалось воспринять с энтузиазмом. Доктор лично вошёл в вездеход, где расколбашенный раненый отдавал концы, осмотрел его и сказал Родригесу что-то типа такого:
— Раны от когтей выглядят, как резаные, но всё-таки рваные. Сильная кровопотеря и три поломанных кости. Недурно, очень недурно. В смысле, Рамиресу повезло. Ни одна артерия не задета при количестве и глубине ран… Слышишь, меня, больной?