Очаги ярости

Бреусенко-Кузнецов Александр Анатольевич

— Сссслышшшшу, — сипел Рамирес. Правда, вряд ли кто мог отчётливо слышать, что он это сипел.

— Ну, короче, жить будешь. На латиносах заживает, как на собаке.

Сказано это было всей четвёрке латиносов, правда, с доброй-предоброй улыбкой, той, которая первой запоминается чуть ли не каждому, кто когда-то видал доктора Хойла.

Дальше меж ними вышло ещё препирательство. Доктор желал бы Маданеса с Диасом непременно-немедленно из Содома прочь, но уйти без машины ребята не соглашались, а в машине лежал и Рамирес, ожидал, когда станут лечить. Или всё же никто не станет — доктор Хойл пошутил?

Нет уж,

Маданес и Диас отказались понимать его юмор, а предложили свой: согласились убраться прочь при условии, что и доктор поедет с ними. Тот же в ответ: ни за что не хочу, мол, покинуть границы посёлка! Я и так никогда его не покидаю, а уж с вами подавно, бабилонские грубияны!

(Слушая краткий отчёт о недавней истерике доктора Хойла, доктор Гонсалес вдруг понял, что решение о применении Призмы, принятое Бенито на совещании, было сопряжено, мягко сказать, с некоторым беспокойством: Призму в Содом не особо ввезёшь, Хойла отсюда не очень-то вывезешь… Если бы Призму не свистнул неведомый доброжелатель, высока вероятность того, что пришлось бы прибегнуть к силе, а ведь это конфликт с посёлком Свободный Содом!)

В прошлый-то раз Бенито играл на примирение, чем и помог Рамиресу выжить. Не подвергая сомнениям условия со стороны Содома, он предложил компромисс: выгрузить раненого из вездехода на площадь и отъехать вон из посёлка. Но вот раны Рамиреса исцелить — убедительно посоветовать доктору Хойлу.

Не успел посоветовать, как за Рамиресом прислали носилки.

— Береги свою кровь, — на прощанье сказал Бенито. — Не дай им сцедить остатки!

И Диего пообещал, что содомиты облезут.

7

После того под личным надзором доктора Хойла пара облезших содомских рабов повлекла носилки с Рамиресом в сторону госпиталя. Сам же Рамирес, уверившись в том, что дела его поправляются, постепенно расслабился и заснул.

Он не ошибся. Высокопоставленный доктор Хойл занялся им с полной серьёзностью. Лично размещал, останавливал кровь, обрабатывал раны, диагностировал состояние, вкалывал антибиотики, бинтовал, фиксировал рёбра, ежедневно потом осматривал… Оказалось — к немалому для Рамиреса удивлению — что улыбчивый доктор Хойл всё это умел. Правда, умел. А не делал, бывало — так не то, чтобы прямо со зла, а, скорее сказать, по незаинтересованности.

Вот Бенито какой молодец-то! Сумел заинтересовать.

Целый месяц, а может, и больше, продлилось в таком интенсивном режиме сражение доктора с ранами. Хойл старался, просто из кожи лез, и при этом почти не спускал с лица добродушной своей улыбки. Раньше Рамирес улыбке не верил, подозревал, что являлась она чётким признаком то ли иронии, то ли сарказма, после понял: нет, просто привычка. Милая, добрая, полная расположения к людям.

— Поправляйся, Рамирес! — Хойл улыбался приветливо. — Поправляйся скорей. Наши цели с тобою, по-моему, совпадают: поскорей долечить твою шкуру и вон из Содома спровадить!

Хойл был медиком очень умелым и очень честным. Но совсем не таким, чтобы, скажем, кого-то лечить в своё удовольствие. Так Диего Рамиресу тоже было не в радость на койке валяться. Он с удвоенным энтузиазмом шёл на поправку. Начинал уже подниматься на ноги, фантазируя, что расставание недалеко, но, к сожалению, вновь расходились швы, приходилось

опять возвращаться на койку. А ведь он уже сам дохрамывал до того перехода, что вёл в кабинет врача.

А потом как отрезало. Резко, внезапно. Будто кем-то был выключен свет. Доктор Хойл перестал появляться, не закончив тот курс лечения, о деталях которого заранее объявил. Вместе с Хойлом, что тоже казалось престранным, исчезли рабы-медбратья. И Рамирес терялся в догадках, чем он всех их разочаровал. Может, думал, прознала Бастинда — и запретила лечить? Или просто привышен какой-то лимит медицинских услуг.

Шли недели, лечение не поступало. Хорошо, иногда поднимался к нему госпитальный охранник, приносил еду. А Диего Рамирес ему в отместку задавал идиотский вопрос:

— Где же мой доктор Хойл, почему не заходит?

Парень с подносом всегда обещал, что доктор зайдёт обязательно, но и сам не особенно верил в счастливый прогноз. Доктор занят, читалось в глазах. Очень занят, и этим счастлив.

Надо было уйти. Только надо было пораньше, потому что Диего снова начал слабеть. Раны так воспалились, как никогда до того. Если лечащий врач ожидал, что до этого не дойдёт, он был глуп и наивен. Курс лечения антибиотиками был слишком рано прерван, за Рамиреса принялась инфекционная ксенофлора.

— Мне врача бы, любого врача, не обязательно Хойла, — ныл теперь Диего Рамирес в просветлениях между жаркими приступами лихорадки. Ныл, скулил, и боялся, что скоро к нему перестанет являться и парень с подносом. Это да, он не прав, сколько можно людей доставать?

Как ни странно, пришёл новый врач. Как зашёл — обругал и охранника, и Рамиреса. Рявкнул в сторону первого:

— Эй! На кой хрен ты меня позвал?

А вот это услышал Рамирес на просьбу немного пожить:

— Слышь, козёл, я не должен тебя лечить, пациента доктора Хойла! Это его территория…

— Но ведь Хойл уже с месяц не появлялся!

— Мне плевать. Он со свету меня сживёт, если просто узнает, что я сюда приходил… — А вот с этой-то фразочкой новый врач прокололся. Потому что Рамирес, не будь дураком, тут же пообещал: стоит Хойлу зайти, он тут же всё и узнает. Да, Диего и сам ещё половины того не знает, что узнает Хойл!

В результате сошлись на таком: новый врач беднягу подлечит, но потихоньку. Пусть улыбув доктора Хойла не омрачается завистью…

Новый доктор Диего спас. Может, зря испугался, ведь Хойл до сих пор не пришёл навестить пациента. Но, когда лихорадка прошла, то Рамирес уже осмелел настолько, что отправился сам навестить лечащего врача.

— Только-только сейчас? — осторожно спросил Гонсалес.

— Нет. Впервые — позавчера. И представь-ка, дотторе: я понял, что к доктору Хойлу был абсолютно несправедлив уже долгое время… Кстати сказать, мы пришли. Вот за этой роскошной дверью — его кабинет.

8

В том, что таинственное существо, обнаруженное за дверью, некогда именовалось доктором Хойлом, ни у Рамиреса, ни у Гонсалеса не возникло малейших сомнений. Дело в том, что у существа сохранилось его человеческое лицо, и на этом лице продолжала цвести ослепительная улыбка. Крайне жуткий контраст являла она к абсолютной бессмысленности во взгляде, а ещё к тошнотворной ксенотелесности, что раскрылась во всей наготе.