Очень хороший и очень дурной человек, бойкий пером, веселый и страшный...
Шрифт:
Между тем хозяин должен был пристроить царя сколь возможно лучше остальных гостей; после этого он послал верхового нарочного в Никиобинг для того, чтобы там все было приготовлено к приличной встрече… Городской герольд обошел весь город, приглашая жителей к торжественной встрече царя при въезде его, и все лучшие хозяйки Никиобинга должны были отправиться в замок и готовить ему обед.
Он приехал на следующее утро, в одиннадцать часов, но не в карете, а в чем-то вроде открытых носилок, на паре лошадей. Его провезли в замок, но он рассердился на это, так как располагал пообедать в какой-нибудь гостинице, и, найдя своего повара на крыльце замка, он задал ему здоровую трепку. В конце концов, однако, он согласился остаться там, где был, но настоял на том, чтобы обедать одному, так что датское дворянство должно было удалиться.
Он был похож на сержанта или, скорее, на палача. Он был высокого роста, на нем был грязный синий суконный кафтан с медными пуговицами; на ногах большие сапоги, на голове маленькая бархатная шляпа; усы средней величины; в руках длинная трость; в конце концов, он не казался уж особенно дурным. Он недолго сидел за столом и, пообедав, сейчас же пошел со своею свитою в кузницу, где приказал, чтобы были приготовлены лодки. По дороге из замка два или три горожанина, осмелившиеся
Сев в лодку, царь со свитою отвалил от берега, но когда они подъехали к пристани, то он снова вышел на берег, чтобы осмотреть местность. Потом он поплыл… далее, желая добраться до галер, на которых он прибыл из Мекленбурга. Их было бесчисленное множество, так как на них у царя была армия в 36 тысяч человек. Он вернулся в Никиобинг около 5 или 6 часов пополудни и высадился со свитой на берег. Однако он не захотел ужинать в замке, где все было приготовлено, а отправился в дом почтмейстера Эвера Розенфельдта и здесь приказал подать себе ржаного и пшеничного хлеба, масла, голландского сыра, крепкого эля, водки и вина; при этом ему особенно понравился один ликер из Данцига: перед ним не нужно было ставить иного напитка. Некоторые из горожан, в том числе и я, успели проскользнуть в дом Розенфельдта, чтобы посмотреть, как царь ужинает. Он действительно вел себя при этом с большим изяществом, ибо всякий раз как намазывал себе маслом хлеб, он начисто облизывал нож. В доме моих родителей было несколько человек из его свиты, которых угощали таким же образом.
Когда прибыли галеры, вся команда вышла на берег; все улицы и дома были до того наполнены людьми, что не было возможности двигаться; через несколько часов во всем городе нельзя было достать ни куска хлеба, ни сыра, ни масла, ни яиц, ни пива, ни каких-либо спиртных напитков. К ночи царь со свитою вернулись на галеры; по данному сигналу и все остальные люди возвратились на суда.
Рано утром мы увидели на берегу несколько тысяч походных котелков; под ними был огонь, для которого солдаты воровали все, что могло гореть; затем они собрали всю крапину и болиголов и другую зелень, какую можно было найти, нарубили довольно мелко и положили в котелки. Потом они покрошили в каждый котелок по одной соленой селедке, и когда все уварилось, похлебка была готова: они съели ее так скоро, как только могли, и вернулись на суда со своими котелками. Царь сейчас же повел флот под парусами в Гульдборг, а оттуда в Копенгаген, так что в полдень уже не было в виду ни одной галеры.
Супруга царя прибыла сюда через несколько дней после его отплытия: она ехала из Мекленбурга через Голштинию и Зеландию. Когда она приехала на пароме, губернатор и шериф встретили ее на пристани, но она не была особенно приветлива с ними. Зато, когда она заметила между зрителями покойного ныне, достопочтенного Оле Зунда из Вейер-Дозе, седого, почтенного на вид старика, она низко поклонилась ему из своей коляски, думая, вероятно, что это патриарх страны. Пребывание в Никиобингском замке произвело на нее довольно хорошее впечатление, потому что она оставалась там пять дней; местные хозяйки по очереди ходили в замок готовить ей кушанье. Она была также очень довольна и всею их стряпней, и редкими винами, и всем, что было приготовлено для ее угощения.
Записки герцога де Ришелье {200} (Memoires histoirques et anecdotiques du duc de Richelieu), изданные недавно в свет (Paris, 1829–1830), занимательны не одною юмористическою искренностью, с коею предлагается в них собственноустная исповедь первого шалуна, волокиты и проказника двора Людовика XV. Они содержат в себе множество любопытных подробностей о важнейших событиях прошедшего века, коих герцог де Ришелье, по большей части, был, так сказать, домашним свидетелем и поверенным. Содержание предлагаемого здесь отрывка давно уже известно по многим рассказам и описаниям; но оно не покажется старым, по множеству хотя мелких, но тем не менее новых, черточек, схваченных с живой действительности живым вниманием очевидца. Ветреность рассказа, иногда уже забывающаяся до излишества, извиняется характером рассказчика [95] .
95
Предуведомление издателя.
Между тем как правительство доискивалось средств наполнить истощенную казну, посреди тайных козней неудовольствия и религиозных прений, раздиравших королевство, посреди внешних переговоров для поддержания мира, стоившего стольких пожертвований, регент{201} получил известие, что царь Петр намеревается посетить Париж. Для нашей народной гордости было очень лестно, что победитель Карла XII идет изучать Францию и дивиться ей.
Петр I, сотворив самого себя, хотел вместе сотворить и народ свой. Слава о нем гремела по Европе и сосредоточивала всеобщее внимание на сем чудном монархе, в коем величие произникало из недр варварства. Нельзя было не любить в нем этой необыкновенной страсти к просвещению, которая заставляла его работать простым плотником между голландскими матросами; этой руки, которая с толикою славою держала скипетр и меч и не гнушалась действовать орудиями самого последнего ремесленника. Он ехал в Париж для того, чтобы ознакомиться с тайнами усовершенствования художеств, и тем признавал уже превосходство нашей столицы над всякими прочими столицами Европы. Ему давно хотелось видеть Францию; и он изъявлял сие желание в последние годы царствования Людовика XIV. Но король, изнуренный недугами старости и, по причине расстройства финансов, приведенный в несостояние развернуть пред ним пышность двора, прежде столь блистательного, умел искусно отклонить царя от принятого им намерения.
Спустя несколько времени после смерти Людовика XIV царь поручил князю Куракину{202}, своему посланнику, сообщить нашему двору о желании его видеть Францию
Итак, герцог отправил маркиза де Нель и дю Либуа, простого придворного, с королевскими экипажами дожидаться царя в Дюнкирхене и принять его при вступлении на берег. Дано было повеление платить все путевые издержки высокого гостя и воздавать ему такие же почести, как королю. Маршал де Тессе {203} отправлен был к нему навстречу в Бомон и сопровождал его оттуда до Парижа, куда прибыл он 7 мая.
В девять часов вечера царь остановился в Лувре. Ему отведены были комнаты королевы, кои были освещены и обмебелированы с пышным великолепием. Он нашел это для себя слишком роскошным, спросил квартиры в частном доме и немедленно сел опять в коляску [96] . Его отвезли в отель Ледигьера [97] , подле Арсенала. Но как и там мебель была не менее великолепна, то он нашелся принужденным взяться сам за дело. Он велел достать свою походную койку и поставил ее в гардероб.
96
В «Журнале ежедневном пребывания государя Петра Алексеевича в Париже» читаем: «Он вышел из кареты у старого Лувра и провожден был в приготовленные для него комнаты покойной королевы; целые полчаса ходил вокруг горницы и удивлялся великолепию придворной мебели и множеству восковых свеч, в люстрах и жирандолях, которых свет, отражаясь в зеркалах, ослеплял зрение. Взошед в залу, где накрыты были два стола, каждый на 60 кувертов, с постным и скоромным кушаньем, он посмотрел на них и попросил кусок хлеба и редьки, отведал пять или шесть сортов вин, выпил два стакана пива, которое он очень любит, и потом, посмотрев на толпу, наполнявшую все комнаты, попросил маршала Тессе проводить его в Ледигьерский дом».
97
Как пишет герцог Луи де Сен-Симон (1675–1755) «отель этот… был обширен и красив и принадлежал маршалу Виллеруа, который жил в Тюильри. Таким образом, дом оставался пустым, потому что герцог Виллеруа находил его слишком удаленным для своего жительства» (Сен-Симон Л. де. О пребывании Петра Великого в Париже в 1717 году//Журнал Министерства народного просвещения. 1856. Ч. 89. № 1).
Между тем Верно, один из королевских гофмейстеров, должен был каждое утро и вечер приготовлять для царя стол на сорок кувертов, не включая офицеров и служителей. Маршал де Тессе имел надзор за всем домом и должен был всюду сопровождать высокого путешественника с отрядом гвардии.
Петр I был высок, весьма хорошо сложен, довольно сухощав: лице его было смугло и выразительно, глаза большие и живые, взор проницательный и иногда суровый, особенно в то время, когда лицо его подвергалось судорожному сотрясению, которое было следствием яда, данного ему в детстве; но как скоро ему хотелось сделать ласковый прием кому-нибудь, физиономия его становилась приятною и дружелюбною, хотя северная жесткость никогда не сглаживалась с ней совершенно. Его движения, быстрые и стремительные, обнаруживали характер рьяный и страсти неукротимые. Вид величия, запечатленного бесстрашной самоуверенностью, показывал монарха, который везде чувствует себя самодержцем [98] . Его мысли, желания, прихоти быстро сменяли друг друга и не терпели ни малейшего противоречия: они не любили соображаться ни с временем, ни с местом, ни с обстоятельствами. Иногда наскучивая стечением зрителей, но никогда не стесняясь им, он удалял их одним словом или одним мановением: толпа расходилась, но для того, чтобы идти ожидать его там, куда завлекало его любопытство. Если экипаж его не был готов, то он садился в публичную карету, а иногда занимал без церемонии экипажи тех, кои приезжали его видеть. Однажды завладел он таким образом каретой маршальши Матиньон и велел везти себя в Булонский лес. Маршал де Тессе и гвардия должны были скакать за ним опрометью. Два или три подобные приключения заставили держать всегда при нем наготове экипаж и лошадей.
98
В изображении герцога Луи де Сен-Симона «Петр был мужчина очень высокого роста, весьма строен, довольно худощав; лицо имел круглое, большой лоб, красивые брови, нос довольно короткий, но не слишком, и на конце кругловатый; губы толстоватые; цвет лица красноватый и смуглый; прекрасные черные глаза, большие, живые, проницательные и хорошо очерченные, взор величественный и приятный… Вся его наружность обличала в нем ум, глубокомыслие, величие, и не лишена была грации. Он носил полотняный галстук; круглый темно-русый парик, без пудры, не достававший до плеч; верхнее платье черное, в обтяжку, гладкое, с золотыми пуговицами; жилет, штаны, чулки; но не носил ни перчаток, ни нарукавников; на груди поверх платья была орденская звезда, а под платьем лента. Платье было часто совсем расстегнуто; дома шляпа всегда на столе, но никогда на голове, даже на улице. При всей этой простоте, иногда в дурной карете и почти без провожатых, нельзя было не узнать его по величественному виду, который был ему врожден» (О пребывании Петра Великого в Париже в 1717 году).