Очерк о родном крае

Кокоулин А. А.

Переходя по дощатому мостику Марек, подскользнувшись, едва не грянул в канаву, полную листьев, веток и коробок из-под гуманитарных наборов.

Перил не было.

– Что критично плохо в системе, которую приняли Штаты и Евросоюз?
– спросил Свиблов, поймав его в последний момент.
– Она направлена на деградацию человека. На его животные начала. Главное - не перенапрячь мозг. Вы же заметили, наверное, по фильмам, что человека с интеллектом, с желанием познавать мир и заниматься самообразованием почти все время маргинализируют,

превращают в неуравновешенное чудовище, мечтающее всех убить и поработить. То есть, если не получится второе, то - первое. Что ни ученый, то людоед, что ни компьютерный гений, то опасный псих, что ни умник, то аутист или социопат. Зато супергерои из комиксов гораздо ближе к народу - они непроходимо тупы и всем без разбора дерут задницы.

– Я не хочу об этом думать, - сказал Марек.

– Это просто длинный ответ на вопрос, не психолог ли я.
– Свиблов вздохнул.
– Впрочем, да, не время и не место.

Они добрели до корпуса и пошли в обход, мимо не распиленного вяза и веселой шеренги чурбаков. Больные смотрели на них из немытых окон. В огороженном закутке стоял осями на кирпичах бесколесный 'уазик' с облупившимся красным крестом на боку, похожий на почившее и медленно разлагающееся животное.

Свиблов щелкал зажигалкой.

– Сюда.

Он повел Марека по разбитой дороге к двум зданиям, стоящим на краю больничной территории. Судя по кирпичной трубе, одно здание было котельной. Другое, имеющее унылый желтушный вид, скорее всего, и являлось искомым моргом.

На настенной табличке так и было написано: 'Морг республиканской городской больницы номер два'.

– Пришли, - сказал Свиблов.

Из простой, небрежно окрашенной белой двери появилась женщина в темном платье и в платке, накинутом на плечи. Лицо у нее было бледное, обморочное. Прихрамывая, по натоптанной людьми тропке она ушла в сквер.

Морг пах смертью и холодом.

Внутри запах стал сильнее, казалось, он служил дополнительной преградой для живых. Марек зажал нос. По вытертым ступенькам он спустился вслед за Свибловым в тесный тамбур, потом выбрался в коридор, к окошку регистрации. За облицованной кафелем стеной гулко прокатилась каталка.

Дальнейшее Марек помнил плохо.

Кто-то что-то ему говорил, он отвечал, Свиблов лез с уточнениями, свет и запах резали глаза, потом их пропустили в холодное помещение, полное мертвецов. Трупы лежали на каталках и железных столах.

– Здесь?
– спросил Свиблов.

Сопровождающих их санитар огляделся, словно что-то потерял.

Долговязый, в зеленом халате, он посмотрел на Марека запавшими глазами. Рот его с чмокающим звуком приоткрылся.

– Нет, - мотнул он головой, - это дальше.

Марек не уловил, как и куда они переместились, у него почему-то возникло стойкое ощущение, что по однообразной кафельной плитке просто сполз вниз блик от лампы дневного света. Правда, помещение сузилось и обзавелось гробами. Дешевый аттракцион, быстрые перемены,

впрочем, Марек не удивлялся. Смерть пропитывала его.

Стол здесь был один.

Андрей лежал на нем, до плеч укрытый ветхой серой простыней, с коленом видимым в прореху.

Марек боялся, что лицо брата будет жутко разбито винтовочным, в упор, выстрелом, но оказалось, что с ним уже поработали - зашили рану, исправили, где можно, форму - силиконом, гипсом, искусственной кожей. Даже трупную синеватую бледность замазали телесного цвета кремом. Брат лежал, будто спал.

Мареку сделалось дурно.

А тот, белобрысый, подумалось ему, наверное, что-то жрет, пьет, гадит. Ему хорошо. И сержанту тому хорошо. Живые.

Ненавижу.

Это было ясное и очень странное чувство. Яркое. Сильное. Жуткое. Доведенный до кристаллизации концентрат. Совершенно новое ощущение.

Воздух, воздух!

Даже в Меркенштадте, когда его чуть не зарезали, в запоздалом выбросе адреналина он не испытывал ненависти к подкараулившему его у двери в квартиру наркоману. Было возбуждение и нервная реакция. И облегчение: жив, сука, жив!
– едва темная фигура, убегая, проломилась сквозь кусты с его бумажником.

Сейчас это казалось не важным.

Он понял, что не успокоится, пока хотя бы не посмотрит в глаза солдату, выстрелившему в Андрея. Просто посмотрит. Возможно, через прицел. Возможно, держа палец на спусковом крючке. Без жалости.

Ни хрена вы не разбираетесь в русской душе, господин Сельматри! Ни хрена.

Интересно, он хоть осознал, что натворил, этот мальчишка? Или потом держал Дину и ждал своей очереди? И в свою очередь...

От боли в стиснутых зубах Марек выплыл из тьмы сознания. Рядом, кроме Свиблова, обнаружился Дима и еще двое одинаково мрачных ребят. Один, помладше, с прядью высветленных волос, зеленел на глазах.

– Пошли пока, - сказал Дима, похлопав Андрея, словно прощаясь, по плечу.

– Куда?
– спросил Марек.

– Андрюху сейчас вымоют да оденут, я взял чистое от вас.

– А потом?

– Повезем его к вам.

Все вместе они выбрались на воздух. Парень с прядью сразу исчез за углом - через секунду оттуда донеслись протяжные, горловые звуки.

– Ботинки не запачкай!
– крикнул Дима.

– Сын?
– спросил Марек.

– Младший. Александр.
– Дима притянул к себе второго парня.
– А это - старший. Максим.

– Пап, - отпихнулся парень.

– Да ладно.

Дима покопался в карманах и выудил упаковку 'дирола', выдавил в рот розовую подушечку, принялся жевать.

Дождь утих. Темное варево грозы отползало к югу.

– Как там митинг-то?
– спросил Дима щелкающего зажигалкой Свиблова.

– Нормально, - не сразу ответил тот.

– Из администрации кто вышел?

– Поляков из МВД. Пообещал беспристрастное расследование. Успокаивал как мог. Клялся-божился, просил не нагнетать.