Очнись. Все боги - эгоисты
Шрифт:
Опускаю веки на секунду, щурюсь от заходящего за горизонт солнца. Уже предвкушаю вечер посиделок возле костра с горячим безалкогольным глинтвейном и кучей людей вокруг. Любой разговор в такие моменты словно наполнен несуществующим волшебством. Само волшебство наполняет всех вокруг.
Элизабет вытаскивает ручку из пучка, распуская шикарные длинные волосы, в прядях которых запутались комки пыли. Пальцами касаюсь затылка, взъерошивая короткие волосы, откашливаюсь, начиная слишком часто моргать.
Никогда бы не подумал, что назову жалкое подобие причёски шикарным.
***
Она уже
Чувствует себя ужасно, но улыбается, заходя в столовую, где почему-то весь день пустует один столик. Спрашивать об этом язык не поворачивается, иначе начнёт становиться серьёзнее, а там уже и до слёз не далеко. От всего происходящего хочется отмахнуться, как от ночного кошмара, которые никак не заденет повседневную реальную жизнь.
Но реальность теперь другая.
И монстры существуют.
Вместо городов она буду видеть несуществующие миры, агрессивные к жизни.
Все прежние дни пролетают чередой далёких воспоминаний, ведь всё меняется. Трёт глаза кулаками, стараясь сесть на лавочку за столиком домика Гермеса, но пропускает опору под собой, чуть ли не шлёпается на землю, как её под руки хватает парень, прижимая к себе. Она судорожно выдыхает, зажмуриваясь, ждёт удара и собственных слёз, потому что на грани. Однако ничего такого не происходит, потому приоткрывает один глаз, смотрит наверх, впивается ореховыми глазами в лицо блондина, который вновь что-то ворчит себе под нос, жалуется самому себе о её никчёмности.
А он не думал, что ей самой от себя противно с каждым его оскорблением?
Он словно под череп вводит отвращение в её мысли, заставляет ненавидеть своё существование, отрицать всякое хорошее, что когда либо присутствовало в пустой и лживой жизни. Монстры, постоянные переезды, специальные и обычные школы. Всё это из-за неё, отчего чувствуется ком в груди, давящий на все органы, сжимающий их до размеров маленькой серой мышки, тут же убегающей в маленькую норку, где укрывается от любой беды, коснувшейся существования. Просто паршиво, хочется плеваться ядом вокруг себя, выстроить высокие стены, непробиваемые и плотные. Ни звука, ни света, ничего.
Грёбанное ничего.
Вот кем она себя начинает считать.
Бесполезная, беспомощная.
Слабачка.
Страшилка.
Тяжело вздыхая, пытается приподняться, но вся трясётся, телом содрогается, чувствуя как все кости ломит. Сжав зубы, всё-таки встаёт на ноги, садится на лавку с грохотом, снова слышит какое-то оскорбление в свою сторону, глаза наливаются солёной жидкостью, а некогда горевший внутри болью аппетит тут же прошёл, вместо желудка пустота, вместо всего организма выжженное ничего.
Но она держит себя под контролем, не позволяет лаве слёз вырваться наружу, изничтожая любую попытку хотя бы показаться сильнее, нежели стать такой. Сильно сжимает веки, трясётся, а потом выпрямляется, хрустит позвонками шеи, поворачивая голову в стороны. Взгляд ореховых глаз всё равно застревает на пустом столике,
Виновато опускает взгляд на полные тарелки фруктов, тянет руку к ним, дрожащими пальцами сжимает сочный персик, кладёт на тарелку. Следом и маленькую веточку винограда, и совсем крохотный кусочек куриной грудки. Тяжело вздыхает, вставая из-за стола, держит в руках блюдо и, гордо вскинув голову, плетётся вперёд. В лес, где совсем не ориентируется, но точно знает, что слышала журчание воды. Огромное озеро, с одной стороны пресекающее путь к бегству.
Садится на тихую пристань, что скрипит под весом тела, ёрзает немного, дабы удобнее устроиться.
«Нет, я не дочь Посейдона», - говорит сама себе, касаясь одной рукой водной глади. – «Просто мне спокойней одной».
А это единственное место из немногих, где застать её будет самым неожиданным за весь день. Трясёт головой, отгоняя мысли, взъерошивает волнистые волосы, глазами скользя по кругам на воде. Улыбается, представляя прекрасный подводный мир под прозрачным стеклом. Как на коралловом рифе, прекрасно, красиво. Цветные рыбки снуют между водными растениями, что двигаются в такт течению. Там хочется жить, вот только воздуха в лёгких не хватит.
Осторожно касается обкусанными губами мягкой кожуры персика, кусает, впитывая в себя сок, прикрывает глаза, наслаждаясь трапезой в одиночестве. Как-то уже привыкла к подобному, не жалуется, наоборот, есть тишина, которую хочется заполнять лишь своими словами. Откашливается, покончив с куском грудки, кладёт тарелку на пристань и свешивает ноги в воду, прежде сняв кроссовки. Холод тут же обдаёт тёплую кожу, но не приносит дискомфорт. Только спокойствие.
Кажется, солнце начинает садиться за горизонт, желание наблюдать за закатом маниакально захватывает сознание, подёрнутой легкой дремотой. Часто моргает, чтобы избавиться от неприятных ощущений, глаза щиплет до ужаса, до шипения, до скрежета.
– Мам, кем бы ты ни была, сделай так, чтобы всё было как прежде. – её голос слабый, тихий, шёлковый, словно красная лента. Прижимает к себе ноги, поднимаясь. Надо снова становиться сильной, давить малейший намёк на слабость, потому что должна. Она, чёрт возьми, должна быть сильной.
В одной руке кроссовки, а в другой пустая тарелка. Босыми ногами цепляет хвойные иголки и землю, превращающуюся в грязь. Плевать, всё равно, высохнув, всё это отлетит, оставив её стопы в покое.
Все уже давно разбежались кто куда, но большинство осталось возле костра, что, кажется, стал ещё больше, чем был до этого. Подростки образовали круг, который невозможно никаким способом разорвать. Элизабет щурится, опускает тарелку на стол домика Гермеса и перебирает ногами, ища глазами свободное место. Да, вот оно, нашла. Но останавливается рядом, взглядом цепляя мелькнувшую светлую шевелюру. Обречённо опускается на бревно, сильно биясь копчиком. Не рассчитала собственной силы. Чем больше солнце исчезает за линией лесов соседнего острова, тем больше приваливает бодрость, накрывающая тёмным куполом скрытую грусть.