Ода абсолютной жестокости
Шрифт:
– Что там?
Он подаёт мне какой-то предмет. Это стеклянная статуэтка с отбитой рукой. Она измазана в грязи, но сохранила своё изящество.
– Танцовщица.
Да, и в самом деле. Я рассматриваю статуэтку. Когда-то она стояла на комоде. Или на столе. Или на шкафу. Хозяин смотрел на неё, сидя на диване. Служанка протирала с неё пыль. А ещё раньше неизвестный стеклодув сделал её, чтобы порадовать чей-то глаз.
Бессознательно я кладу статуэтку в сумку. Бер не реагирует. Он ищет другие следы былой роскоши.
– Пойдём, – говорю я. – У нас есть
В его руке – другая статуэтка, такая же, но целая.
– Они парные. Они были вместе, а потом раскололись. У той отбилась рука. А у этой на руке слом едва заметный. Но они были одним.
Это что-то значит для него.
– Пойдём, – говорю я.
Он оборачивается ко мне.
– Женщину, которая жила в этом доме, звали Ликой. Знаешь, у неё были волосы до пояса. Чёрные, густые. У неё были чёрные глаза и хрипловатый голос. Она хорошо получалась на картинах. Её рисовали почти все художники Сунны и окрестностей. Она на всех картинах была самой красивой. Она собирала такие стеклянные фигурки. Когда пожар начал распространяться, она была в числе тех, кто отказался уходить. Кто-то сказал: мы бессмертны. Мы переживём, а потом заново отстроим весь город. И возродим нашу землю. Но они не могли и представить себе масштабов бедствия.
В его глазах – слёзы.
– А я ушёл. Я не хотел ничего строить. Я любил её, но не мог заставить её уйти вместе со мной. И оставаться на изувеченной земле я не мог. И ушёл. Где они теперь все – я не знаю. Кто-то проявлялся позже. Кто-то – нет. Может, и она где-то тут, похоронена заживо под слоем пепла. Или какие-нибудь фанатики держат её взаперти и сжигают каждый день.
Его боль переходит в ненависть. В ярость.
Я говорю ему холодно, размеренно:
– Ты пришёл за ней? Тебе не нужен жемчуг?
Он неожиданно успокаивается.
– Я не безумец. Её тут уже давно нет. Но здесь есть Заррон. И его жемчуг.
– Заррон?
Я чего-то не понимаю.
– Есть не только легенда, Мервер. Есть факты. Заррон остался тогда. Многие уходили, но он окопался где-то внутри дворца. В подвалах каменные стены, они не пропустили жар и гарь. Он до сих пор сидит на своих сокровищах.
– Ты знал это всё время?
– Да. Но я не знал дороги к городу. Ты помог мне с картой. Без тебя я бы не добрался, наверное.
Я выхожу наружу. Лошади ведут себя неспокойно. Мой тяжеловоз пытается взбрыкнуть.
– Ты найдёшь дворец? – спрашиваю я Бера.
– Вон он, – отвечает Бер.
От дворца остался только первый этаж. От бывшего дома возлюбленной Бера до резиденции наместника – метров сто. Она явно была не из бедной семьи.
Сейчас дворец похож на укрепление. Длинное приземистое здание без окон. Только вход чернеет примерно по центру строения.
– Лошадей стоит привязать поближе.
Я веду за собой лошадей. Бер – впереди.
– А внутри дворца?..
Он качает головой. Там придётся и в самом деле идти наугад.
Без Бера я бы никогда не догадался, что эти руины когда-то представляли собой хоромы наместника Заррона.
– Здесь была
Теперь тут нет ничего. Просто чёрная гладь.
Я привязываю лошадей метрах в десяти от входа к какому-то столбику.
– У тебя есть лампа? – спрашиваю я.
– Да. Три.
Это не ирония. У него и в самом деле с собой три фонаря с нефтяными горелками внутри. Чадят они довольно сильно, но горят в несколько раз дольше факела. Я беру один фонарь, у Бера – один в руке и запасной на поясе. Мы зажигаем фонари и заходим в здание.
Темно. Фонарь освещает жалкий пятачок пространства. Всё остальное поглощено тьмой.
– Думаю, это главный зал, – говорит Бер.
– Угу, – хмыкаю я.
Чёрная пыль повсюду.
– Ищем лестницу вниз, – замечает мой спутник.
– Вряд ли ход в сокровищницу начинается в холле.
– Ты прав.
Мы доходим до противоположной стены. Проём, ведущий в следующее помещение, завален камнями. Рядом – обломки винтовой лестницы, уходящей наверх, в пустоту.
– Потолок, кстати, нигде не обвалился.
– Да, – соглашаюсь я.
Это странно. Я поднимаю лампу повыше, чтобы увидеть потолок. Он довольно низок, и первое, что бросается мне в глаза, это отпечаток ладони.
– Смотри!
Он тоже поднимает взгляд.
– Его заделывали. Ремонтировали.
Вручную. Это я уже не добавляю. Люди руками плюхали раствор на потолок, укрепляли кирпичи и камни, чтобы помещение оставалось тёмным. Меня посещает одна догадка. Я иду к выходу, но на полпути чуть смещаюсь с прямой линии и подхожу к стене. В этом месте положено быть оконному проёму. Освещаю. Проём тщательно заделан. Я возвращаюсь к Беру.
– Они хорошо потрудились.
– Они где-то тут, – говорит Бер.
И в этот момент зажигается свет. Наверное, с полсотни факелов загораются почти одновременно, как по команде, в разных местах огромного помещения. Прямо перед нами, метрах в пяти, стоит человек в чёрном балахоне и странной шапке.
– Заррон! – вскрикивает Бер.
Заррон улыбается.
– Узнал, малыш. Узнал, молодец. По мою душу пришёл, да, малыш?
Бер делает два шага по направлению к бывшему наместнику, но ему в ногу вонзается стрела, пущенная из-за спины Заррона. Бер падает на одно колено. Смотрит на Заррона с ненавистью.
– И товарища с собой привёл? Думал, вдвоём справитесь?
– Я не с ним, – трусливо говорю я.
Нет, я не трус. Но сейчас у меня нет никакого резона выгораживать или защищать человека, который врал мне всю дорогу.
– А с кем ты? – Заррон усмехается.
– Я за жемчугом. Этого случайно встретил.
Бер встаёт, но ничего не говорит.
– За жемчугом? – переспрашивает Заррон.
Я осматриваю лица людей. Все жители заброшенного города бледны и худы. У них впалые щёки, болезненно блестящие глаза. Их руки похожи на птичьи лапы. Я не видел другие секты Чёрных земель, но уже эта наводит меня на страшные мысли.