Ода абсолютной жестокости
Шрифт:
Он не подумал о подобном ходе. И он знает, что уже проиграл.
– Ты обещал, – шепчет он.
– Я – не обещал.
Бросаю ему меч. Он ловит его здоровой рукой. Я протягиваю руку. Кто-то из стражников отдаёт мне своё оружие. Тяжеловатое, но драться можно. А с таким соперником – и подавно.
Я не люблю ждать. Я подхожу к нему и заношу меч. Он пытается подрубить мне ноги, но это жалкая попытка. Его собственная сломанная нога подгибается, он падает на колени.
Мой меч сносит голову
Человеку, который правил империей тысячу с лишним лет. Непревзойдённому бойцу, бессмертному. Он привык к своей славе. Он привык к своему искусству управления. Он знал, что нет никого сильнее.
В общем, он был прав. Пока не появился Риггер.
Я стою над обезглавленным телом. С меча стекает кровь.
Я поднимаю меч вверх.
Кранас позади меня садится прямо на пол. Мне кажется, от радости.
– Ну, кто я теперь, по праву сильного? – реву я во всю глотку.
– Он был ранен, – тихо говорит чей-то голос. – Это нечестно.
Это Рунас. Маленький слуга. Обладатель немалой власти.
Я разворачиваюсь, взмахивая мечом. Вторая голова катится по земле и останавливается, уткнувшись в труп императора.
– Ещё есть сомневающиеся?
Они не знают, что делать.
Да, конечно. Можно было вызвать императора на бой тогда, в начале. Но решения приходят в голову внезапно. Не победил в честном бою – победи в нечестном.
Вперёд выступает Кранас.
– Он победил императора наверху. В честном бою.
Он поднимает руку вверх и чиркает по ней невесть откуда взявшимся ножом.
– Слово смертного, – громко говорит Кранас.
Он знает, что если меня сейчас не признают, то ему тоже будет несладко.
И тогда они склоняются передо мной. Все эти закованные в латы монстры. Стражники с мечами и алебардами. Слуги в сине-красном. Все.
Император Риггер. Это звучит гордо.
Бессмертный император Риггер – это звучит ещё сильнее. Вечный император.
Кранас и в самом деле почти ничего не знает о дворце. До того, как стать смертным – не по собственной воле – он жил вдали от двора.
Я сижу на троне. Теперь предстоит отдать множество мелких указаний. Решить все проблемы. Все вопросы. Я приказываю привести ко мне Баргота. Почему-то я доверяю этому человеку.
Он появляется передо мной. В его глазах нет ничего. Даже удивления. По-моему, ему безразлично, кому служить. Мне или тому императору. Стражники по-прежнему стоят почётным караулом. Я заметил, что они иногда сменяются. Раз, и где-нибудь в строю происходит шевеление. И на месте одного латника – другой. Это грамотно. Поэтому они не устают.
– Баргот, – говорю я, стараясь понизить тон до почти ласкового.
– Да, господин.
Позади Баргота маленький человечек
– Советники Касс и Глан?
– В каземате. В камне, как приказал император, – он осекается.
– У прежнего императора было имя?
– Нет, господин. Я его не знаю.
– Кто знает?
– Я не знаю, господин.
Я повышаю тон.
– Кто-нибудь знает, как звали вашего императора?
Ответом служит тишина. Приближённые слуги в сине-красном, помощники Рунаса, столпились у трона, потупив глаза.
– Хорошо. Рунаса – к Кассу. В одну могилу.
Это жестоко. Но нельзя позволять сомнений. Допустивший сомнение хоть раз, допустит его и другой.
Кранас стоит справа от трона. Он горд тем, что сделал. Впрочем, он имеет право.
– Люди, с которыми я пришёл в этот зал?
– Их уже освобождают.
– Вымыть, одеть и привести. И кузнеца Паргаса тоже, если его не освободили до сих пор.
Лжецы. Стая лжецов.
– Да, господин.
Он делает отмашку рукой одному из своих помощников. Тот исчезает.
Знают ли они, что их прежний император не оживёт завтра? Догадываются?
– Тело императора вывесить на ворота замка. Прибить гвоздями, – говорю я.
Завтра народ немного удивится.
И тут я вспоминаю плиту в Чёрных землях. Плиту с давно усохшим мертвецом на ней. Плиту с таинственными знаками.
Император что-то знал. Наверняка. Он слишком долго правил этой страной. Он правил ей ещё тогда, когда Чёрные земли цвели.
– Нет, – я останавливаю Баргота. – Постой.
Он смотрит на меня.
– Ты знаешь о плите посреди Чёрных земель? О плите-обелиске с надписью «Тут кончается бессмертие»?
Он склоняет голову.
– Тело императора доставить туда. И распять на плите. Хотя он всё равно не оживёт завтра.
Последнюю фразу я говорю в сторону. Для всех и ни для кого.
Глаза Баргота округляются.
– Ты слышал, – повторяю я.
– Да, господин, – он отправляет прочь очередного посыльного.
Я поднимаюсь с трона.
– Кстати, Баргот, кто покажет мне мои нынешние покои? И ещё: где моё оружие?
Они боятся меня. Боятся больше, чем того императора. Страх перед ним был просто привычкой, выработанной за столетия. Страх передо мной реален. Это страх перед человеком, который меняет привычный уклад их жизни. Который в одиночку уничтожил тысячу воинов, который отрубил голову императору.
Я оглядываюсь на Кранаса. Он остаётся держателем mortirum и vitum, но теперь он – бессмертный. Теперь он не может ими воспользоваться. Но он – знает. Молодой астроном наверху ещё не знает, а Кранас – знает.