Один год
Шрифт:
Он выпил коньяк и заказал себе еще.
Гофман подпер лицо руками и говорил что-то Клавдии, а она, роясь в сумочке, рассеянно улыбалась. Им принесли кофе и два пирожных.
"Небогато", - со злорадством подумал Жмакин.
Уронив папиросы, он нагнулся, чтобы поднять их, и, когда брал в руки газету, увидел, что Клавдия смотрит на него.
"Поговорим", - холодея и напрягаясь всем телом, как для драки, подумал он, но не встал, а продолжал сидеть в напряженной и даже нелепой позе - в одной руке палка с
Она подошла сама и остановилась перед ним, робкая, счастливая, прелестная. Грудь ее волновалась, на лице вдруг выступил яркий и горячий румянец, и какая-то дрожащая и неверная улыбка появилась на губах.
– Лешенька, - проговорила она покорным и потрясающе милым ему голосом.
Он молчал.
– Леша, - опять сказала она, и он увидел по ее глазам, что она испугалась и что она понимает - сейчас произойдет нечто ужасное. - Леша, совсем тихо, с мольбой в голосе сказала она.
Тогда, почти не раскрывая рта, раздельно и внятно, на все кафе, он назвал ее коротким и оскорбительным площадным именем. И спросил:
– Съела?
В соседних кабинах поднимались люди. Гофман встал и, обдергивая на себе пиджак, крупным шагом подошел к Жмакину. Явился откуда-то кривоногий швейцар. Все стало происходить как во сне.
– Тихо, - сказал Гофман, - сейчас же тихо.
– Я вас всех убью, - скрипя зубами и наклонив вперед голову, сказал Жмакин. - Я вас всех порежу...
В его руке уже был нож, тупой нож со стола, и он держал его как надо, лезвием в сторону и книзу. Подходили люди. Женщина в зеленой вязаной кофточке вдруг крикнула:
– Да что же вы смотрите! Он же пьян!
– Отдать нож, - фальцетом сказал Гофман.
Жмакин поднял голову и поднял нож. И тут, неловко присев, Гофман отпрянул за Клавдию. Нож в занесенной руке Жмакина дрожал. Он сразу не понял, что произошло. А когда понял, почти спокойно положил ножик на тарелку, сказал: "Извините" - и пошел к выходу. Его остановили. Он отмахнулся. Его опять остановили.
– Извините, товарищ, - сказал он, - мне идти надо.
И, чувствуя странную легкость в теле, вышел на улицу. Там его догнала Клавдия. Он посмотрел на нее, улыбнулся дрожащими губами. Она взяла его за руку и повела в Пассаж.
– Ничего, ничего, - говорила она, - ничего, пойдем.
Он шел покорно, молча.
В углу, возле автоматов, они остановились.
– Ну, - сказала она, - что с тобой?
– Я тебя люблю, - ответил он, и губы у него запрыгали, - я тебя люблю, - повторил он со злобой, страстью и отчаянием, глядя в ее лицо. Слышишь ты? Я, я...
Слезы мешали ему говорить.
– Не плачь, - голосом, полным нежности и силы, сказала она, - не плачь.
– Я и не думаю, - ответил он, - меня только душит...
И он показал на горло.
– Почистим желтые? - спросил вдруг из
– Зачем ты с ним? - спросил Жмакин. - Зачем он тебе нужен?
– Он мне вовсе не нужен, и вовсе я не с ним, - спокойно произнесла она. - Мне, Леша, никто ведь не нужен...
– Давай почищу желтые, - опять сказал чистильщик и сердито ткнул Алексея щеткой в ногу. - Почистим, начальник?
Алексей поставил ногу на ящичек, чистильщик принялся за работу. Потом, взявшись под руку, они вышли на улицу и сели в садике. Жмакин все еще задыхался.
– А Гофмана своего кинула?
– Потерялся наш Гофман, - сказала она, прижимаясь лицом к плечу Алексея.
Он засмеялся, потом закашлялся папиросным дымом и сказал:
– Я б его зарезал, не посмотрел, что моя жизнь будет окончательно кончена. Но только курей я не могу резать. Курица твой Гофман, хотя с виду довольно интересный.
Кашляя, он тряс головой и крепко сжимал ее холодную руку в своей горячей, уже загрубевшей ладони.
– Табак какой непривычный, - говорил Жмакин. - Ужас, какой табак. И тебя бы, как это ни странно, я насмерть зарезал, слышишь, Клавдя!
– Ох, страшно, - смеясь и все теснее прижимаясь лицом к его плечу, ответила она. - Ужас как страшно!
Потом она стала расспрашивать. Он отвечал ей про то, как живет, и что делает и, кто ему стирает белье. Мимо шла лоточница с мороженым, он подозвал ее и купил порцию за девяносто пять копеек. Но деньги он куда-то сунул и никак не мог найти. Лоточница стояла в ожидании, он все рылся по карманам. Клавдия поглядывала на него снизу вверх и облизывала мороженое.
– О, черт, - сказал Жмакин и принялся выворачивать карманы наружу. Денег не было.
Клавдия положила мороженое на бумажку, открыла сумочку и заплатила рубль. Лоточница дала ей пятак сдачи и ушла.
– История, - сказал Жмакин растерянным голосом, - тиснули у меня последнюю двадцатку. Я ее вот сюда пихнул, в кармашек.
Клавдия внезапно взвизгнула, захохотала и затопала ногами по песку.
– Ну, чего ты, дура, - сказал он, - чего смешного? Залезла какая-то сволочь в карман и тиснула...
У нее по лицу текли слезы, она швырнула в песок недоеденное мороженое и так хохотала, что Жмакину сделалось обидно.
– Да брось ты, - сказал он, - хороший смех!
И, подумав, добавил:
– Очень даже просто. В Пассаже тиснули, в подъезде. Такая толкучка безумная, а милиция ушами хлопает...
Клавдия опять прыснула, тогда он превратил все в шутку:
– Я же знаю, сам тут работал. Если с умом, толково можно действовать.
И, вновь рассердившись, передразнил чистильщика:
– Почистим желтые, почистим желтые! Одна банда! В пикет бы надо пойти, объяснить им по-русски, что к чему!