Один год
Шрифт:
– Ладно, Жмакин! - прервал его Окошкин. - Хватит, картина ясная...
– Далеко не ясная! - заявил Жмакин. - Мне это, например, что Пичета вроде прощает, совершенно без внимания. Я тоже имею свое самолюбие. И будьте покойны, им все будет возвращено, до последней паршивой зажигалки, но зарабатывать на себе я никому не позволю, поскольку я человек трудовой и должен знать точно, во сколько пострадавший оценивает свои шмутки...
– Ладно, пойдем, - попросил потный Пичета, - договоримся...
– Договариваться я желаю в официальном
– Мы никаких претензий решительно не имеем, - звонко сказала Малышева. - Мы все поняли и просим извинения.
Жмакин повернулся к Окошкину и велел!
– Вы - запишите!
Василий Никандрович тихонько скрипнул зубами. Алексей со своими "пострадавшими" ушел. На улице летчик попросил:
– Пойдем, закусим маленько.
Алексей заломался:
– Я человек малозарабатывающий, одет некрасиво, могут и не пустить...
– Пустят! - угрюмо пообещал летчик.
И опять они пошли - Малышева впереди, а Пичета и Алексей на несколько шагов сзади.
– Я, кстати, на ней женат! - сказал летчик про Малышеву. - Приехал тогда - гол как сокол, она меня и приютила. Обогрела, понимаешь, накормила. А когда в саду я тебя увидел, ни за что не хотела подходить. "Он, говорит, нашу личную жизнь создал, а ты ему его жизнь ломаешь..."
– Хоть какую-то благодарность имеет! - нагло сказал Жмакин. - За мелкие шмутки свое счастье не отдаст!
Ему и впрямь казалось, что он здорово обижен.
– Да я не за себя! - виновато сказал Пичета. - Я в смысле профилактики. Свое, понимаешь, черт с ним, а вот...
– Принципиальный ты, - усмехнулся Алексей. - Ну, здорово принципиальный! За других мучаешься...
И, окликнув Малышеву, он сухо с ней попрощался, объяснив, что не может с ними "выпивать и закусывать", так как завтра ему работать с утра, а работа у него нелегкая, "не в самолетике летать!"
Так кончилось это приключение, и, хотя он и вышел из него вроде бы победителем, все равно на сердце было тошнехонько.
Никанор Никитич не спал, когда Алексей вернулся в часовню.
– Добрый вечер, - сказал Головин, - чайку не желаете?
Он отложил книгу, снял пенсне и, улыбнувшись доброй улыбкой, подошел к Жмакину.
– Ну? - спросил он, упираясь пальцами ему в живот. - Значит, завтра?
– Что завтра?
– А вы не знаете?
– Ничего я не знаю.
Оказалось, что в отсутствие Жмакина звонил Пилипчук: завтра Алексею получать права.
– Это как получать?
– Естественно, как всем. Сдадите экзамены и получите эдакую книжечку водительские права.
И началась сумасшедшая ночь.
Почти до рассвета Никанор Никитич должен был экзаменовать Алексея. Он спрашивал и о правилах проезда регулируемых перекрестков при совместном движении различных транспортных средств, и про дегазацию автомобиля. Ему требовалось знать во всех
Головин крутил пенсне на пальце, прихлебывал холодный чай, важно, словно и вправду был экзаменатором, наклонял голову, кивая на точные и короткие ответы Жмакина.
– Думаю, что вы в курсе предмета, - наконец сказал он. - Надо надеяться, что все будет отлично. Знания ваши фундаментальны, человек вы способный, даже одаренный...
Вот этого Жмакину говорить и не следовало. Во всяком случае, Лапшин никогда такой опрометчивой фразы бы не произнес, особенно на рассвете. С достоинством выслушав похвалы уважаемого им Головина, Алексей позволил себе с ним не согласиться. Иронически улыбаясь, он сказал, что не считает себя просто способным. Он еще всем покажет - каков он таков, некто Жмакин. Они у него слезами умоются - все эти шоферишки и инструкторишки. Пусть только дадут ему машину и права. Он не две и не три плановые нормы "ездок" будет выполнять, он переворот сделает в технике вождения грузомашин и в технике переброски грузов...
Уже совсем заря занималась, уже бедный Головин и засыпал и просыпался, уже заурчали во дворе автобазы прогреваемые машины "дальнобойщиков" перед выездами в далекие рейсы - Жмакин все хвастался. По его мнению, здесь вообще не было ни единого водителя, достойного управлять хорошей машиной. И заработки у них плохие исключительно по собственной вине.
– Вот увидите! - вдруг закричал Жмакин так громко, что бедняга Никанор Никитич проснулся и подхватился бежать. - Вот увидите, я с первой получки целиком в бостон и габардин оденусь. Я себе такие корочки куплю...
– А зачем же вам... корочки? - удивился Головин.
– В смысле ботинки...
– Ах, ботинки?
И старик опять задремал сидя. Он не смел лечь в этой жмакинской буре, в этом воющем смерче хвастовства, в этих бешеных раскатах мечтаний о том, как Жмакину предложат комнату, нет, не комнату, а квартиру, как ему автобаза сама все обставит и как почему-то его вызовут в Кремль.
– Куда? - вновь подхватился Головин.
– В Кремль! - непоколебимо твердо сказал Жмакин. - А что?
– Конечно, почему же, - закивал головой Никанор Никитич. Непременно...
Почистим желтые?
...Дядечка в очках в углу лапшинского кабинета шуршал журналом. Алексей погодя вспомнил - это тот самый дядечка, который в больнице, когда умирал Толя Грибков, сидел на подоконнике и кричал на Жмакина, чтобы тот не смел кончать с собой.
– Ну, дальше! - сказал Лапшин. Выражение лица у него было строгое.
– Дальше, Иван Михайлович, материальный фактор тоже кое-что значит...