Один
Шрифт:
Горели торфяники, черным драконом лежавшие к западу от Альфхейма. Болота, топкие, если ступить, и покрытые предательски нежным пухом издали, воспламенялись часто. Но никогда пожары не подходили так близко к селениям ванов.
Ваны, одетые со сна кто во что, толпились на краю пашни, за которой, отделенный неширокой полосой рощи, черным клубился смрад. Тушить – нечего и надеяться. Ваны, полуразбуженные и растерянные, глухо бурчали, переговариваясь. Огонь лисицей переметнулся на кустарник, цеплявшийся за жирную жижу по краю болота, Затрещал ветками. Пробежал босыми ногами по траве и притих, столкнувшись с
скрюченную сухими ветвями. Сосна подожгла смолистую ель. Факел разбросал огонь дальше. Пожар наступал, гудя и беснуясь. Ваны пятились, хотя пока лишь едкий чад да розовые всплески вдали свидетельствовали о катастрофе.
В толпе, пьяней обычного, пошатывался Фрейр. Ваны неодобрительно поворачивались к правителю спиной – князь сильно сдал после последнего визига к асам, а в голове его приемного сына – ветер.
И даже теперь, когда близится беда, с которой неясно, как справляться, и можно ли справиться вообще, и сейчас, белея с похмелья бескровным лицом, Фрейр бестолково совался то к одному, то к другому. Его советов не слушали. Приказов, делали вид, не понимают.
Роща озолотилась нежным сиянием, а потом темная полоса леса на горизонте вспыхнула золотом с красной подковой, обнимая пашню огненным полукольцом.
Ваны не были идеалистами. Жизнь среди природы давно научила: слабейший с сильным не справится, Оставалось надеяться, ветер переменится или с небес обрушится водопад.
Скади дрожала, прижимаясь к мокрой от пота рубашке мужа. Ей, видевшей гибель одного, пусть маленького, о котором кроме нее никто и не вспомнит, мирка горного селения, было страшно. Альфхейм стал для Скади больше, чем домом: где родиться, не выбираешь. А ваны пустили ее в свое жилье, всегда участливо помогали дотащить от источника тяжелое ведро, никогда не вспоминали, что Скади чужачка. И этот мир тоже погибнет?
Каким-то внутренним зрением женщина увидела черные развалины, дымящиеся обессилевшим и оборжавшимся жертвами пламенем.
Ветер, мальчишка-подмастерье, прогулявший работу, гонял по подворью бесплотные, седые с черным, клочья. И вдруг из-под тлеющего бревна высунулась кошка и, поводя воздух подсмаленными усами, хрипло мяукнула.
Следом, чумазые от сажи, выбрались из подполья котята. С деловитым видом, словно на свете нет ничего важнее, принялись вылизывать шерстку.
– Нижний Альфхейм! – воскликнула Скади, разгадав пророчество, привидевшееся в воплях подступавшего пламени.
– Что? – поднял голову Ньёрд. Но уже тоже сообразил. Отодвинул жену, врубаясь в толпу.
– Вниз, все в нижний город цвергов, – скороговоркой цедил Ньёрд попадавшимся на пути, пока не разыскал Фрейра.
Князь сидел на корточках, привалившись спиной к чужому забору. Полунатянутый левый сапог и выбившаяся рубаха. Развившиеся волосы. Глаза с темной каймой глубоко ввалились, но смотрели трезво. Ньёрд встряхнул друга.
– Веди народ в подземный город мастеров!
– Да ты что? – как не был потерян великий князь, предложением возмутился. Какой ван может всерьез просить убежища у карликов?
– Ты – сумасшедший, да? – скрипнул зубами Ньёрд. – О каких ты можешь думать своих достоинствах, которые, ах, поранят цверги своим
Фрейр вдавил пальцы в плечо. Размял занемевшие мускулы. Отвел глаза.
– Прости дурака, – пробурчал.
– Да будет, – протянул Ньёрд руку, помогая подняться.
Предстояло убедить остальных, а на это не было времени: пламя, взбесившись, гуляло по свежевспаханной земле, словно по сухой соломе, и теперь селение, крайнее от центральной усадьбы ванов, отделяли минуты.
Ньёрд и Фрейр заторопились на площадь. Сапог мешал, Фрейр дернул за голенище. Отбросил. Ковылял в одном сапоге.
На площади голосили бабы. Скади, появляясь то тут, то там, пыталась быть в нескольких местах одновременно: паника, разразись она сейчас, страшнее пожара. Скади помнила о своей деревне, когда один из стариков, так и не добившийся за неделю жизни любви своей уже умершей сверстницы, качался по земле, грыз протянутые к нему руки. А потом, вскочив, бросился через селение, живым прыгнув на громоздящиеся друг на друге трупы. А те, кто бежал следом, чтобы остановить, тоже вопя и размахивая руками, на миг споткнулись на краю ямы. Уже орали, подражая смертнику, все. Крик подхватывало эхо в соседних дворах. Доносило ответный рев из дальних строений.
Мать Скади прижимала к себе девочку, уговаривала:
– Тихо! Тихо! Не бойся!
А Скади, терпеливо снося нехитрую ласку, едва сдерживала слезы: ей тоже хотелось выть, кричать и кусаться. В ушах стоял непрестанный вой. Стены хижины раскачивались, застя кровавыми кругами глаза, словно в хижину снаружи прыгнул хищный зверь.
– Мама, что это? – выдавила Скади, борясь со спазмами в горле.
– Паника, девочка. Это паника толпы, самое страшное…
Тогда Скади не поверила: неужели что-то может быть страшнее смерти? А теперь слова всплыли, вспомнились, Страшнее смерти может быть позорная смерть, когда на свет прорывается чудовище в человеческом обличии.
Вот и теперь в отрывистых окриках, захлебнувшемся от толчка соседа плаксивом всхлипе, тоненьким писке, где голоса, паря над толпой, вливались в единый поток, Скади чуяла знакомого зверя.
Собрались на удивление быстро. Фрейру и Ньёрду даже не пришлось объяснять, где находится пещера, скрывавшая ведущий в подземный город туннель.
Правда, некоторые из молодых кричали, что лучше спасаться, попросившись в Асгард. Но Фрейр прикрикнул на гордецов: теперь, когда выход был найден, бог воспрял духом. Вихрем скользил в толпе, подгоняя отставших. Помогал тащить чьи-то узлы. У беременной женщины, прижимавшей к огромному животу двухлетнюю девочку, перенял ребенка. Оглядевшись, сунул здоровенному битюгу, опасливо косившему глазом на обретенное сокровище.
– Держи крепче невесту, – пошутил Фрейр, торопясь вперед.
А огонь вползал горячей лавой в верхний Альфхейм.
В пещере, нагромождении свисающих сталактитов, замешкались. Фрейр завозился, пытаясь стянуть с безымянного пальца кольцо. За долгие годы кольцо вросло в кожу, лишь проворачивалось. А иначе было не отпереть ворота, ведущие в нижний город. Замок, запечатанный князем еще тогда, когда он запретил карликам и цвергам шататься по верхнему Асгарду, проржавел, словно коростой, покрытый воздушной пыльцой ржавчины.