Одиночество в Вавилоне и другие рассказы
Шрифт:
— Почему? — спросил старик.
— Потому, что я не могу понять ваше более чем странное поведение.
— Верно, — сказал старик, и голос его дрогнул. — Верно, вам меня не понять.
Изгнание
Мальчик вдавливал руку в песок. Все глубже и глубже, в прохладную, податливую мягкую белизну. Песок был приятный, как вода дома в ванне. Но конечно, копаться в песке куда лучше, чем мыться по субботам. В ванну тебя загоняют, иногда даже шлепком по одному месту. Хотя
Зато мягкий, податливый песок не менял цвета. Он не сменил его даже тогда, когда мальчик по локоть зарыл в него обе руки.
— А теперь засыпь мне ноги, — сказал он девочке.
Та оторвалась от кукол и начала старательно сыпать песок на ноги мальчика. Белая струя песчинок щекотала кожу. Мальчик взвизгивал.
— А ну марш отсюда!
Дети испугались. Мальчик выдернул руки из песка, вскочил. Пыль поднялась, солнце слепило глаза. Все же дети разглядели человека, который их гнал.
— А ну давай отсюда!
При этом он смеялся. Дети стояли в нерешительности. Мальчик не спеша отряхивал песок, который островками прилип к ногам.
— Вы и так измазались, словно поросята. А ну домой!
— Почему? — спросил мальчик.
— Потому, — ответил человек.
— Мы здесь всегда играли. Нам здесь можно, — сказал мальчик, и в голосе его смешались удивление и упрямство.
— Было можно, стало нельзя, — сказал человек и помахал кому-то рукой.
По дороге, все увеличиваясь, приближалась фигура старика, который тащил столб в белую и красную полоску.
— А ну давай его сюда, Паульсен, — закричал тот, что разговаривал с детьми.
И равнодушно, словно до конца дня ему предстояло сделать еще много тысяч таких же бесполезных шагов, старик затрюхал в их сторону.
— Почему нам сегодня нельзя больше играть? — упорствовал мальчик. Девочку мало-помалу охватывал страх.
— Идем отсюда, — попросила она, но мальчик только отмахнулся.
Человек посмотрел на мальчишку, который стоял перед ним, широко расставив ушедшие в песок ноги и вопросительно глядя на него.
— Не только сегодня больше нельзя, — отвечал он. — Никогда больше нельзя.
— Мы здесь всегда играли, — повторил мальчик, и казалось, будто словом «всегда» он хочет уничтожить слово «никогда». Потом, уже тише, спросил: — Дяденьки, вы ведь скоро уйдете, верно?
— Уйдем, — пробурчал человек, — мы-то уйдем. — И обращаясь к старику: — Воткни ее здесь. А Кубиак уже пришел с теодолитом?
— Во-он его машина подъехала.
— Порядочек, — сказал человек.
Мальчик по-прежнему стоял перед ним. Девочка успела уже отбежать довольно далеко.
— Н-да, мы-то сегодня к обеду опять уйдем, — сказал мужчина, — но после нас придут другие. С лопатами. Они здесь все пригладят и выровняют, планировать это называется,
— А потом?..
— Потом придут каменщики и наведут бетонные стены. А самыми последними явятся ребятки в серой форме и с картонными мишенями.
Мальчик все равно не понимал. Человек похлопал его по узкому плечику. Плечо чуть дернулось, и рука с него соскользнула. Теперь голос взрослого звучал зло:
— Потом придут солдаты, понимаешь, ты, чумазый? Тебе тоже не миновать солдатчины. И вокруг поставят ограду из колючей проволоки. И начнут стрелять, так что степь задрожит. Они будут стрелять и стрелять, каждый божий день. Стрельбище здесь устроят, полигон. А вам здесь больше делать нечего. И катись отсюда!
Мальчик сглотнул. Человек ждал. Похоже было, что его хотят спросить еще о чем-то, но тут мальчик медленно повернулся, достал из песка свои ботинки и перекинул их через плечо. Следы босых ног выстраивались в ровную линию, которая медленно подползала к девочке, дожидавшейся на краю площадки.
Камерун Реглан
Таксисту пассажир не понравился. Иммигрант-итальянец, облезлый какой-то, изглоданный тяжелой работой. С большими удивленными глазами. А в голове, порядком облысевшей, наверняка роятся при виде Нью-Йорка сотни идей и планов. Ко всему — толстая жена и трое детишек, у одного вздернутый сопливый носишко.
Но теперь была его очередь, очередь Камеруна Реглана, шофера фирмы «Йеллоу кэб». Не мог он спихнуть всю пятерку на кого-нибудь из коллег. Каждая поездка — своего рода лотерея. То попадется пузан из первого класса, который торопится в клуб и небрежно отмахивается, когда захочешь дать ему сдачу с десятки, то такой вот мозгляк, который не сводит глаз со счетчика и при каждом щелчке сует руку в карман — хватит ли для уплаты тех центов, что прислал ему какой-нибудь родственник.
— Вам куда?
— Si, si, очень карашо, prima, wonderful!
Приезжий был так возбужден, что вообразил, будто его все будут расспрашивать, как ему показался Нью-Йорк с первого взгляда. Но грузная синьора толкнула мужа локтем и что-то ему сказала.
— Ах да, вот! — Из картонной коробки, которая, по всей вероятности, заменяла ему бумажник, итальянец достал истертый конверт. — Вот здесь: «Пеола Эдди», 17 ист, 89-я стрит.
«Значит, в самых что ни на есть трущобах», — подумал Камерун Реглан, но виду не подал.
— О’кей, — только и сказал он, распахивая дверцу своего желтого «доджа». — Садитесь.
— А багаж? — спросила женщина.
Камерун Реглан взглянул на изодранный плетеный чемодан, который она и имела в виду, говоря о багаже. Не иначе макаронники с этим чемоданом годков сто назад ездили в свадебное путешествие.
— И все? — спросил Камерун Реглан.
— Si, — ответил пассажир.
— Сейчас я эту… этот чемодан поставлю в багажник. Одну минуточку.