Одиночка
Шрифт:
— Я тебе помогу. Мы почти у цели. Надо только…
Охранник выставил перед ними руку: «Alt!»
В следующий момент зажглись прожектора, залив все вокруг ослепительным светом. Блюм заслонил глаза. Из темноты, щеря оскаленные морды, лаяли собаки. Оглушительно завыла сирена.
Что, черт побери, происходит?
К ужасу Блюма, из-за кузова грузовика показался заместитель начальника лагеря, проводивший с утра проверку. Следом шел абверовский полковник, сжимавший в руке люгер.
Как они тут оказались?
Кто-то схватил его за плечи и крикнул: «Эти четверо!»
Стоявший перед ним полковник с горящими глазами произнес по-английски:
— А вот и наш охотник за трюфелями. А кто же у нас главный приз?
— Герр профессор, — поприветствовал Альфреда замначальника лагеря.
В этот момент Блюм понял: всему конец. Его заданию. Мендлю. Лизе. Все потеряно. В порыве отчаяния он рванулся к пистолету полковника. Он понимал, что попытка тщетна. В следующую секунду автоматная очередь разорвет его в клочья. Он знал, что это будет стоить Лизе жизни. И это его вина, хотя он изо всех сил пытался ее спасти. Блюм дотянулся до пистолета, думая только о том, что не уйдет без борьбы. Но тут его ударили по голове чем-то тяжелым. Колени подогнулись, и Блюм рухнул на землю.
К нему подбежала Лиза. Она звала его по имени и попыталась прикрыть своим телом.
— Лиза, не надо, не надо… — умолял Блюм. Он смотрел на сестру, и ему было так горько от того, что он ее подвел. Подвел всех.
— А! Наша пропавшая кларнетистка! — произнес лагеркоммандант. Шапочка слетела с головы Лизы, когда она бросилась к Натану. — Можете не сомневаться, ваши коллеги достойно проводят вас на виселицу. — Он кивнул, и охранник ударил ее прикладом по голове. Охнув, Лиза осела на землю.
— Лиза! Нет! Пожалуйста! — потянулся к ней Натан.
— Посмотрим, кто тут у нас, — сказал начальник. Охранник вытолкнул из грузовика Лео.
— Прости, мой мальчик, — пробормотал Мендль, пока другой охранник тащил его самого.
— Альфред! — Лео вырвался и побежал к профессору, но тоже получил прикладом по голове и рухнул, как подкошенный.
Блюма подняли на ноги и вытащили на яркий свет.
— Отпустите ее, — просил Блюм, не различая перед собой лиц. — Вы взяли меня. Пожалуйста, отпустите ее.
Что-то твердое и тяжелое опустилось ему на затылок, и темнота поглотила все вокруг.
Глава 65
— В далеком краю, — читала Грета лежавшему на койке больному. Он глядел в потолок и вряд ли слышал ее. — Сквозь туманную дымку можно увидеть образ красоты…
Она приходила в лазарет и большую часть дня читала пациентам. Сегодня, после того, что сделал с ней Курт, она не могла заставить себя вернуться домой. Как бы ни было тяжело видеть угасавших, обезображенных, истощенных до дистрофии людей, умиравших у нее на глазах, это было одно из немногих мест, где она чувствовала себя полезной. И вновь начинала верить в жизнь. Ради того, чтобы увидеть тень улыбки или движение ресниц человека, находившегося на пороге смерти. Его душа уже была свободна. Ей не разрешалось ухаживать за больными, так как у нее не было сестринского образования. Да и Курт настаивал, что дотрагиваться до евреев и, что еще хуже, помогать им выздороветь для жены заместителя начальника лагеря
Грета утешала умирающих, чтобы они не чувствовали себя одинокими. Покидая этот мир, каждый человек хочет, чтобы кто-то держал его за руку и сидел у его постели. Однажды она совершила поступок, который карался смертной казнью: пронесла сульфаниламид для пациента с гангреной. В другой раз, когда юная заключенная, ухаживавшая за больными в лазарете, родила ребенка, умудрившись сохранить свою беременность в тайне, Грета забрала младенца и с помощью своей горничной Гедды вынесла его из лагеря. Курт, разумеется, считал, что и мать, и ее ребенок должны быть казнены, так как лагерь — не детский сад, а еврейские дети не стоят того, чтобы тратить молоко на их вскармливание. Грета благодарила Бога, что хоть и не принесла в этот мир новую жизнь, но смогла сохранить ее кому-то другому.
Одну против всех загубленных.
Но в основном она читала книги. Рильке. Гейне. Гельдерлина. Те, кому она читала, больше были похожи на трупы, чем на живых людей. Трое суток — и их отвозили в крематорий, где их ждал ужасный конец. Но она знала, что звуки ее голоса переносили их в царство тишины и покоя. Помогали им преодолеть колючую проволоку и нависшую над ними темную тучу и воссоединиться со своими семьями в родном доме. Занимаясь всем этим, она, пусть ненадолго, но ощущала себя не такой одинокой и загнанной.
Почти свободной.
— Пани… — пациент, которому она читала, дотронулся до ее руки. Губы его задрожали. Он жестом показал, что хочет пить.
— Лежите. Я сейчас вернусь, — отметив в книжке место, где остановилась, Грета встала, чтобы принести воды.
И тут завыли сирены.
Этот отчетливо повторяющийся, проникающий во все уголки лагеря вой оповещал охрану о возможном побеге или экстренной ситуации. Он же был сигналом для всех заключенных: беглецы пойманы. Никому еще не удавалось пересечь вторую линию колючей проволоки, находившейся под током.
В душе она всегда болела за тех, кто отважился на побег.
Но теперь она вся сжалась. Наверняка они взяли крота, о котором говорил Курт. Мысль о том, что они опять, как и предсказал Курт, получили свое, приводила ее в отчаяние.
Но на одну секунду она поверила, что в этот раз они не победили. Может быть, в этот раз кто-то вырвался на свободу.
Грета поднесла чашку к губам больного, напоила его, после чего, извинившись, вышла из лазарета во двор.
К главным воротам бежали вооруженные охранники.
— Роттенфюрер Ланге, — позвала она, увидев приближавшегося ефрейтора. — Что происходит?
— Попытка побега. — Ефрейтор остановился.
— Побег? — Может быть, крот еще не пойман. Надежда оставалась.
— Да вы не переживайте, фрау Акерманн, — продолжал Ланге, не скрывая злорадства. — Вам приятно будет услышать, что побег не удался.
Приятно? Да она будет счастлива, если кому-нибудь удастся хоть на мгновение оказаться за колючей проволокой — пусть даже только для того, чтобы сразу умереть, избавившись от мучений. Но кем бы ни были эти беглецы, быстрая смерть их теперь не ждет. Курт всегда придумывал нечто особенное — в назидание остальным.